Легендарный барон - [87]

Один из участвовавших в операции против Унгерна красных командиров писал в журнале «Вестник Монголии» за 1924 г., что Бишерельту-гун решил арестовать барона на первом же переходе и с большим козырем в руках переметнуться в красный лагерь. Заблаговременно сговорившись со своими нойонами, князь на походе подъехал к Унгерну, якобы за спичками, чтобы закурить трубку. Когда же барон опустил руку в карман, князь схватил генерала и стащил с лошади.

Затем барона крепко скрутили веревками. Нападение на барона послужило сигналом к убийству русских и бурятских инструкторов монгольского отряда. Все они пали под ножами[43].

Барон Унгерн был доставлен в штаб отряда достаточно известного по краснопартизанской работе в Сибири Щетинкина, который в 1921 г. находился в Монголии и командовал отдельной своднопартизанской бригадой. Он стоял примерно в двух переходах от барона. «Здорово, барон!», — приветствовал бывший штабс-капитан Щетинкин бывшего есаула Унгерна. Роман Федорович медленно, тяжелым взглядом окинул с ног до головы подходившего к нему расфранченного краскома с офицерским «Георгием» на груди, и отвернулся. «Был ты Щетинкин, а теперь…» (далее следовало образное выражение, трудно переводимое на литературный язык).

Один из свидетелей этой сцены рассказал мне впоследствии, что барон держался с подчеркнутой суровостью и большим достоинством, и таково было обаяние его имени, что никому из красных не пришло в голову открыто издеваться над своим злейшим, но теперь уже беспомощным врагом. Унгерн был доставлен в Троицкосавск, а оттуда перевезен на автомобиле в Вехнеудинск.

По приказанию кого-то из высших властей, по всей видимости, большого мастера по части театральных эффектов, у автомобиля барона скакало две сотни из кубанской дивизии, с лихо заломленными папахами и развевающимися красными башлыками. В Верхнеудинске Романа Федоровича посадили в звериную клетку (довольно дьявольская мысль) и в ней на открытой платформе доставили в Новониколаевск. Те же «театральных дел мастера» не позволили снять с барона его генеральских погон и ордена Св. Георгия, чтобы преподнести почтеннейшей публике заключенного в клетку «человека-зверя» в самом лучшем его оформлении.

Глава XXXII

Вернувшаяся после бесплодных поисков сотня донесла новому начальнику отряда, что монголы и штаб барона разбежались, побросав свои палатки. Полковник Островский выступил около 6 часов утра по дороге, ведущей к р. Селенге. Утро, напоенное предосенней свежестью, сулило ясный день, что как нельзя лучше гармонировало с общим повышенным настроением. Еще не миновали опасности, много предстояло впереди испытаний, но даже у тех, кто считал себя лично преданным барону Унгерну, не могла не появится мысль, что самое тяжелое, слава Богу, позади!.. Островский поставил своей ближайшей целью подальше отскочить от места только что разыгравшейся трагедии, потому что утром его застава вошла в соприкосновение с красным отрядом, в котором, наряду с монголами, находились также и русские всадники.

Первый марш уходившего на Дальний Восток отряда равнялся примерно 50 верстам, а в 12 часов следующего дня он подходил уже к Селенге. Высланный накануне к переправе разведывательный отряд собрал все баты, которые имелись в том районе, и подготовил плот. Для обеспечения спокойной переправы полковник Островский дал подполковнику Забиякину 3 сотни, 2 орудия поручика Виноградова и 4 пулемета с приказанием разбить преследовавших по пятам красных.

Забиякин занял позицию в полутора верстах на север от реки. Он подпустил противника на короткую дистанцию и здесь совершенно его растрепал. Затем посадил свои сотни на коней и отогнал врагов на несколько верст, после чего возвратился к переправе. В целях облегчения обоза, были сожжены лишние и поврежденные повозки; утоплены в реке 2 орудия, к которым не имелось снарядов, и снаряды, не подходившие к орудиям, а также брошены в реку неисправные пулеметы. Строевые части пошли вплавь; повозки и грузы переправлены на батах и плотах, пушки же были перетащены по дну реки на канатах (в том месте Селенга имеет до 90 саженей ширины).

За рекой отряд расположился на отдых. Полковник Островский принял решение обойти Ургу с юга. Он вел отряд спокойными маршами до тех пор, пока не подошел к району трактов, уходящих от Урги на юг и юго-восток. Здесь пришлось крепко «нажимать», чтобы проскочить опасную зону. Шли не меньше, чем по 60 верст в сутки.

Командир 3-го конного полка, войсковой старшина Очиров обратился на подходе к начальнику отряда с просьбой отпустить бурят и монголов его полка по домам. «Вы», — сказал Очиров — «уходите в Маньчжурию или Приморье. Вы идете к своим. А что мы будем там делать?» С чувством подлинного сожаления расставались унгерновцы со стариком Очировым, с которым успели сродниться. И у него дрожали слезинки на ресницах, когда он пожимал в последний раз руки своих боевых товарищей. С Очировым ушло 300 всадников. После того в отряде Островского осталось около 600 человек, сохранивших достаточную боеспособность. Имелось 6 орудий и 16 пулеметов.

Когда отряд миновал опасные места, даурская группа затеяла интригу против полковника Островского, обвиняя его в превышении власти: Островский, как некоренной унгерновец, не имеет, дескать, права требовать подчинения даурцев. Полковник Островский охотно уступил честь командования отрядом старшему из даурцев войсковому старшине Костромину.