Легенда о гибели богов - [8]

— Приветствую тебя, брат! — говорит Этеокл.

— Приветствую тебя, брат! — говорит Полиник. — Мне приятно, что ты не уклонился от боя.

Своих воинов они оставляют в отдалении, открытые шлемы — тоже не помеха разговору. Для развития же беседы одеты бронзовые панцири с чешуйчатыми набедренниками, свинцовые поножи, прихвачено по паре прочных копий и по щиту из семи слоев выдубленной бычьей кожи. О мече — оружии, удобном лишь для боя в замкнутом пространстве и добивания раненых, можно не упоминать.

— Я тоже рад — что ты решился бросить вызов.

— Можно подумать, тебе что-то мешало меня опередить!

— Представь себе, что да — уговоры друзей и женские слезы.

— Стоит ли мужчине унижаться, замечая слезы женщин?

Этеокл усмехается:

— А если это твои сестры?

— Ты прав, — Полиник впервые смягчает тон. — Я вспоминал о них в Арголиде. Это то немногое, что грело на чужбине душу. Как они, брат?

— А как ты думаешь? Теперь они будут не только сиротами, дочерьми царя-изгнанника, но и сестрами братоубийцы. Похоже, боги действительно прокляли наш род.

— Да, стоило бы пожалеть их...

— Эта мысль приходит и мне в голову.

— Неудивительно — мы ведь братья.

— Вот именно, — жестко говорит Этеокл. — Пожалей их, брат мой. Уведи свое войско в Аргос, расскажи заплаканным вдовам, как умерли их мужья, а после, не претендуя на то, что тебе больше не принадлежит — ты же видишь, на чьей стороне народ Фив — посади своих друзей на корабль, если их хватит, чтобы заполнить скамьи гребцов, и, вручив свою судьбу богам стихий, отправляйся искать себе новую родину где-нибудь на другом берегу.

Зрители, наблюдающие за братьями с городских стен и окрестных холмов, не замечают перемен — но пальцы тех уже шевелятся, устраиваясь поудобнее на древках копий.

— Увы, брат! — Полиник усмехается. — Моя родина здесь, на этой земле. В ней лежат кости моих предков. Не знай я, какой ты прыткий, то может быть показал бы тебе родимое пятно на груди, похожее формой на змея, как у всех потомков Кадма.

— Ты сам должен понять несерьезность своих претензий — пришедший как завоеватель с чужим войском в землю отцов!

— А кто заставил меня это сделать? Не ты ли, вероломно изгнавший меня из отечества, лишивший трона, который принадлежит мне по праву, как старшему?

Этеокл смеется:

— Очень ненамного — на те мгновения, на которые ты опередил меня, выходя из материнского лона.

— Не противься справедливости, брат! Уступи мне то, что я и так должен получить по праву — и тогда, милостью богов, попутные ветра наполнят паруса твоих кораблей.

— Видишь ли, у меня ведь такое же родимое пятно на груди, — звучит ответ. — Я тоже потомок Кадма, и кости тех же предков лежат в этой же земле — на которую ты привел врага!

— Твое вероломство заставило меня это сделать!

— Моя предусмотрительность. Я просто опередил тебя, сделав то, что хотел сделать ты.

— Тебе есть чем доказывать это вранье?

— В таких вещах доказательства появляются слишком поздно. Но правда на моей стороне — ибо так считает народ Фив!

— Обычное оправдание всякого предателя. Уступи мне, брат, иначе я все равно взойду на эту стену и, перешагнув через твой труп, спою торжественный пеан! На моей стороне справедливость!

— О какой еще справедливости болтает предавший родину?

— О какой правде говорил изменивший клятве?

— Похоже, наша беседа затянулась!

— Похоже, нам не о чем говорить!

— Тогда начнем!

Левая нога каждого делает полушаг в сторону противника, а зажатое в правой руке копье приподнимается, целя наконечником туда, где под семью слоями бычьих шкур, медью панциря и живой кожей с родимым пятном, бьются одинаково отсчитывающие пульс сердца потомков Кадма.

— Да! И пусть боги станут на сторону правого!

— Пусть они придут на помощь защищающему отечество!

— Пусть они помогут защищающему справедливость!

Шагнув вперед, Полиник и Этеокл швыряют друг в друга копья. Одинаковым движением отбив их щитами, братья перехватывают вторые копья. Расстаться с ними никто не спешит. Маневрируя крадущимися шагами, противники выбирают момент нападения и резким рывком срывают дистанцию.

Рев зрителей заглушает боевые кличи, силуэты дерущихся дрожат в пыли и полуденном мареве, бесполезны гербы брошенных щитов, и вскоре уже не различить — кто есть кто в этих двух бойцах, которых одни и те же учителя одинаково старательно учили искусству убивать.

Решающий удар оба наносят одновременно — и ярость оказывается сильнее боли. Пробив панцири, копья раздвигают ребра, но каждый из противников сперва замечает лишь свою победу.

— Я победил! — выдыхает Полиник.

— Я победил! — выдыхает Этеокл, уже хрипя попавшей в горло кровью.

В их глазах сгущается туман, окружающий мир темнеет, все плывет, и четкими остаются лишь древки вошедших в грудь копий, сердца разрываются болью, за ней приходит удушье и запоздалое понимание последних горьких истин...

— Я умираю, — хрипит один.

— Это конец, — шепчет другой.

Над павшими поют стрелы, но их открытые глаза уже безразличны к исходу сражения. В расширившихся зрачках отражением ужаса мелькает тень черного демона смерти, одним взмахом меча срезающего с почти соприкоснувшихся голов по золотой пряди — и ставшие тенями души, освободившись от бесполезного бремени тел, отправляются в свою последнюю страну — в Аид, к сулящей безрадостный покой Долине Теней...