Легенда о гибели богов - [17]

Идущему одним из таких путей богу лучше любого известны эти истины. Это одетый в белое бог с мрачным лицом, наводящим на мысль, что ему неведом смех. Хотя вокруг мрак, его шаги точны, хотя и не совсем бесшумны. Когда впереди начинает брезжить тусклый свет, два силуэта встают на его пути.

— Стой! — провозглашает блеющим голосом один из них. — Кто ты, живущий?

— Ваш хозяин! — отвечает бог.

Стражи пути расступаются — мужчина с головой дикого козла и женщина с головой пантеры, держащие в руках длинные бронзовые ножи. Еще два раза богу приходится давать ответы чудовищам мрака, пока, наконец, он не выходит под небеса страны мертвых, похожие на черный купол, на котором никогда не вспыхнет ни одной звезды. Он минует поросшие бледной осокой топкие луга, где живой человек с трудом выдергивал бы из чавкающей грязи увязающие по колено ноги. Однако боги не оставляют на своем пути следов. Мертвые тем более.

Угрюмый перевозчик, с силуэтом которого игра теней выделывает удивительные вещи, переправляет хозяина через непрозрачные воды всегда спокойной реки, именем которой клянутся боги. Он продолжает свой путь по равнине, полной тумана и колеблющихся теней. Это тени мертвых. Временами слышны даже голоса, тихие и тонкие, как писк мышей, когда встретившись, они произносят вдруг какие-то слова, смысл которых неясен им самим, и слышат ответы, не оставляющие никаких следов в их памяти.

Пройдя Долиной Теней, бог выходит к месту, где смешивают свои воды пять рек. Окруженный семью стенами, там стоит дворец познавшего смерть и воскрешение мрачного бога, получившего во власть эту страну по жребию, выпавшему из шлема после великой битвы. Это его дворец.

Миновав распахнувшиеся ворота, бог проходит в большой, полный сумерек зал, в дальнем конце которого темнеет черный трон. Его ждут ряды странных слуг, созданий мрака, доставшихся ему вместе с властью и верно служащих своему хозяину века — если бездумная покорность заслуживает названия верности. Над их плечами бог видит длинные, вечно оскаленные крокодильи пасти, ослиные головы, кошачьи морды или смиренно свернутые капюшоны кобр.

— Зажгите свет! — велит бог. — Пусть ярко пылает пламя в чашах, пусть составлены будут в ряд столы, пусть будут они накрыты и уставлены всем, что так ценят живущие, пусть будет все готово для моего пира — пира мертвых!

Имя этого бога — Гадес. Однако смертные редко решаются громко произносить его. Его именуют Плутоном, «богатым», ибо каждому человеку доводится в конце своего пути попасть под власть бога, любящего, как старый скряга, перебирать в холодных пальцах остывающие человечьи души.

* * *

Ее склеп взломан. Какая-то сила сдвинула и раскидала каменные глыбы, которые перед тем с трудом сложили четверо сильных мужчин. Но в осевшей пыли угадываются следы одной только пары ног. Дрожащий свет факелов крадется дальше. Нет, это сделали вовсе не боги.

Разбросавший камни человек неподвижно сидит у трупа девушки, горло которой сдавленно прочным и тугим шнуром. Она мертва, он же еще жив. Держа ее голову на своих коленях, он шепчет сухими губами какие-то бессильные слова. Перерубивший шнур меч лежит рядом. Услышав неверный стариковский шаг, человек поднимает глаза. Пламя факелов отражается в них собственным огнем. Он видит правителя Фив — и его ладонь уверенно ложится на меч.

— Гемон! — кричит Креонт, но отчаянный крик тонет в вое, в котором не осталось ничего человеческого. Это вой зверя.

Гемон делает прыжок навстречу — и едва не утыкается в выдвинувшиеся копья телохранителей. Он смеется надрывным безумным смехом, произносит проклятье, а потом, перевернув острие, бросается на стену, одним движением насадив себя на меч. Клинок выходит из-под лопатки. Оставляя на стене следы окровавленных ладоней, Гемон без стона медленно опускается на колени, а потом сразу заваливается на бок, и, вздрогнув, окончательно затихает. Он мертв.

И белокурый бог трижды смыкает ладони в беззвучном хлопке.

...Все кончено, усталая колесница солнца не спеша спускается к воротам заката, а седой правитель Фив, не видя ничего вокруг, глядит лишь вглубь той сумеречной бездны, которой стала его душа. Он сидит у входа в пещеру над телом того, кто был его сыном, и той, которая не стала его дочерью. Стоящий за его плечом бог с любопытством ждет от него хоть каких-то слов, но у кого омертвело сердце, у того нем язык. Его что-то спрашивают, и Креонт, наконец, понимает это:

— Уходите! — бросает он.

Потом приходит еще кто-то.

— Твоя жена мертва, царь, — говорит он правителю Фив.

Однако есть предел, после которого горе просто не может превзойти само себя. Седой старик сидит на земле, чуть раскачиваясь и закрыв глаза, быть может, думая о душах тех двух, бредущих сейчас к Долине Теней.

— От чего она умерла? — медленно и тихо спрашивает он.

— Она кинулась на меч. Старейшины Фив...

— Уходи!

Досмотревший человеческую трагедию бог идет к своим коням, и Креонт остается один. Совсем один.

И тогда к нему приходит голос, тот таинственный, необъяснимый голос, который является иногда человеку в зените его взлета, в час выбора священных «нет» и «да» — или в конце падения, когда выпали все жребии, и все надежды — лишь насмешка играющих твоей судьбой.