Легенда-быль о Русском Капитане - [17]
— Анциферов, не зарывайся, дай знать, как только появятся их танки.
В башню рикошетом ударил снаряд. Мелкие осколки брони впились в лицо. Впереди, метрах в двухстах, немцы лихорадочно копошились у орудия. Кто быстрее? Капитан закрутил маховик наводки, «схватил» пушку и, не останавливаясь, выстрелил. Танк мчался дальше по дороге, сталкивая в кювет грузовики, а конца колонны все не было видно.
— Демин, Демин, иди к Анциферову, я дойду до конца и вернусь к вам. Слышишь меня?
— Сейчас поворачиваю, еще немножко, — отдавался в наушниках азартный голос Демина. — Еще дам им раза и поверну.
Последними в колонне были бензозаправщики. Капитан выстрелил, и над ними взметнулись столбы пламени. Машина развернулась и помчалась обратно, и тут забился в ушах тревожный голос Анциферова:
— Веду бой с танками.
— Отходи к леску, Толя, к леску отходи! Демин, Вася, отход. Я вас прикрою.
Из облака дыма, огня, разрывов вырвались немецкие танки. Их оказалось не меньше двадцати. Они шли развернутым строем. «У разъезда вас не будет. А здесь уже поздно, голубчики, поздно, гады!» — торжествующе сказал капитан. Он уже не думал о том, какой ценой они заплатят за свой дерзкий рейд, — он мчался навстречу вражеским машинам. Ему хотелось сшибиться с ними в лоб — за безнаказанные зверские бомбежки, за голубые автобусы, за убитых детей на дорогах, за Володю, Лену, Мамедова, за все, за всех. Поймав в перекрестье ближайшую машину, нажал педаль спуска. Остановился, дал еще несколько выстрелов и снова помчался на сближение. Горело уже три немецких танка.
— Демин, Анциферов, живы?
Совсем близко вражеские танки. «Стоп!» Выстрел. Еще выстрел.
— Прощайте, товарищи, отомстите за нас! Горим, идем на таран. Коля, прощай!
Это голос Анциферова!
— Толя, Толик, подожди, подожди! — не помня себя, кричит Николай Ермаков. — Оставьте машину… я приказываю!
Анциферов, столько раз горевший, много раз раненный и обожженный, не пожелал теперь покинуть боевую машину. Прощай, Толя, дорогой верный друг, прощайте, Оспанов и Тетерин!
— Демин, отзовись! — зовет капитан, но только сухой треск стоит в наушниках.
В панораме он видит, как немецкие танки, окружив, расстреливают деминскую «восьмерку». Пламя рвется из башни, из моторной части. Взрыв — башня отлетает прочь, и обезглавленная машина вся окутывается рыжими языками огня, черным густым дымом.
— Стой, Дорощук! Получайте за Толю, получайте за Демина! Дорощук, а ну давай на таран!
Тяжелый немецкий танк «T-IV» мчится прямо на их «десятку». Чья сталь крепче — немецкая или советская? Машины сшибаются. Гром отдается в танке. Целы!
— Задний ход, Дорощук. Двигаться можем? Хорошо!
Удар по броне. Мокро в правом боку. Кажется, ранен. Машина горит, горит родная «десятка».
— Дорощук, Илья, вы живы?
— Живы, живы, товарищ капитан, — откликается Наумов, — сейчас мы вас вытащим.
По танку хлестнула автоматная очередь. Кругом немцы. Живо под машину! Рука как деревянная, никак не вытащить пистолет. До срока выписался из госпиталя, врач предупреждал, что рана может открыться… Бьет из автомата Ваня Дорощук.
— Илюша, гранаты!
— В машине остались, товарищ капитан. Ничего, у меня автомат, отобьемся.
Как трудно доставать документы! Пальцы онемели, Ничего не видно. Целы ли глаза? Какое это теперь имеет значение…
— Иван, возьми.
— Что это, товарищ капитан?
— Что, что — документы. Отходите к своим!
— Мы без вас не уйдем.
— Меня вам сейчас не донести. Стемнеет — придете. Выбирайтесь из воронки одновременно. Марш, я приказываю, н-ну! Прощайте, ребята!
«Все, больше я ничего не слышу, я теряю созна…»
Душная, вязкая, глухая темнота.
Победитель
В ночи ведут нескончаемую песню свою провода. Узники лагеря спят и не знают, о чем гудят эти туго натянутые струны, чью судьбу они решают сейчас.
Днем провода брюзжат совсем мирно, почти идиллически, на них даже не боятся сидеть пугливые птицы.
В напряженной тишине военной ночи провода ведут зловещий разговор о чьих-то новых страданиях, чьих-то еще не оборвавшихся и уже загубленных жизнях.
В спертом воздухе спящего лагерного барака, до предела набитого людьми, не властными сейчас над своими чувствами, звучат жалобные стоны, всхлипывания, проклятия, слова команд.
Заключенные спят, а над ними — над их судьбами, над их жизнями — воют о чем-то своем, нечеловеческом мертвые нити проводов.
Сегодня, или завтра, или через какой-то отрезок времени по этим нитям понесется краткая весть и о гибели безымянного советского военнопленного, известного начальству и заключенным этого лагеря под прозвищами «неистовый капитан» (rasender Hauptmann) и «дерзкий русский» (kühner Russe).
Капитан Николай Ермаков слышал об этих своих лагерных именах, как когда-то знал, что танкисты за глаза зовут его «наш студент».
Отсылая в тот памятный для него день последнего боя товарищей, он был почти уверен, что они не сумеют вернуться за ним. Все, поле кишело разбежавшимися от его танков вражескими солдатами, сзади подходили новые немецкие части, и спасти его могло только чудо. Чуда не произошло. Дорощук и Наумов добрались до своих, и ночью лейтенанты Тулин и Рахматуллин с ними и группой бойцов ползали на поле боя. Однако еще задолго до наступления сумерек на капитана наткнулись немецкие автоматчики.
