Ледяной сфинкс - [105]

– Нет, – коротко сказал Александр, – я женюсь на внучке генерала Тамарина.

Строганову понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить, что внучка генерала Тамарина и есть та самая Амалия, которая ему никогда не нравилась. Даже ее имя было ему не по душе, потому что «амалиями» и «камелиями» в те годы нередко называли дам из веселого дома.

– Ты уже сделал ей предложение? – спросил граф сухо.

Молодой человек бросил на него раздраженный взгляд.

– В эти дни? Чтобы потом она говорила: «Помнишь, ты сделал мне предложение, как раз когда вешали убийц государя?» Зачем нам такое воспоминание? Пусть их повесят или помилуют, все равно, но не тогда, когда решается такой вопрос в моей жизни.

Строганов изумился. Раньше, по правде говоря, он не замечал за Александром подобной деликатности. Напротив, ему всегда казалось, что молодой человек склонен идти напролом, не считаясь ни с чьими желаниями.

– Мой дорогой мальчик, – вздохнул сенатор, – жена должна быть половиной карьеры любого здравомыслящего человека. А Амалия Тамарина…

Граф увидел устремленные на него в упор злые глаза – такие злые, что из голубых сделались светло-серыми, – и продолжение фразы замерло у него на губах.

– Что-то не припомню, чтобы я спрашивал вашего мнения, – отчеканил Александр.

Строганов не любил терпеть поражение, тем более от какой-то девчонки, которую сам он ни в грош не ставил. Но тут ему оставалось только смириться. Он поднялся, выразил надежду, что Александр знает что делает, и удалился.

Вскоре Александр услышал стук в дверь, и на пороге показался старый князь Мещерский.

– Что ему было нужно в моем доме? – даже не пытаясь быть вежливым, спросил князь.

– Крестный хотел предложить мне выгодный союз, – сказал Александр. – Если я вас стесняю…

Но князь только махнул рукой.

– Нет-нет, оставайся здесь сколько хочешь. Надеюсь, он тебя не обидел? У тебя сейчас такое лицо… Помню, в былые времена, когда мне приходилось иметь с ним дело, у меня всегда было ощущение, что я потерпел поражение. Даже если я знал, что одержал над ним верх. Но едва он уходил, я понимал, что проиграл. И даже наша дуэль ничего не изменила.

Слушая его, Александр чувствовал беспокойство. Он еще не забыл подложные записки, с помощью которых его пытались разлучить с Амалией. Их автора они так и не нашли. А что, если им был граф Строганов?

«Да нет, – успокоил себя Александр, – крестный на это не способен… Он просто старый резонер, который пытается казаться грознее, чем есть на самом деле. – И жестоко заключил про себя: – Потому что дни его все равно сочтены».

Куранты на колокольне Петропавловской крепости пробили полночь, когда старая обшарпанная карета подъехала к дому предварительного заключения на Шпалерной улице, в котором содержались осужденные на казнь. Здание было наводнено охраной на случай, если террористов попытаются освободить. Однако старую карету почему-то пропустили, почти не задерживая.

Человек, приехавший в карете, показал коменданту снабженную печатью бумагу и был беспрепятственно допущен внутрь. В сопровождении коменданта он прошел по грязному коридору первого этажа, провонявшему щами, солдатскими портянками и тоской. Часовой возле камеры взял на караул, и комендант самолично отомкнул дверь.

– Благодарю вас, – кивнул человек и вошел. Дверь за ним захлопнулась.

Это была тесная, смрадная одиночка. На узкой кровати сидел растрепанный бородач. Лицо у него было желтое и измученное, глаза красные и воспаленные. Гость с сочувствием посмотрел на него и положил на стол коробку папирос, обронив:

– Курите.

– Здесь нельзя, – огрызнулся бородач.

– При мне можно, – веско парировал гость.

Бородач посмотрел на него и по выражению лица понял, что гость вправе отменить все тюремные распоряжения, и никто даже пикнуть не посмеет. Мужчина схватил пачку, вытащил папиросу. Гость протянул ему спички.

– За папиросы благодарствую, – сказал бородач, жадно затянувшись. – Хоть вы и мерзавец.

Гость укоризненно поднял брови.

– С чего вы так решили?

– Вы обещали нам полную поддержку, – взволнованно напомнил бородач. Гость выразительно покосился на дверь, и, вняв его молчаливому призыву, заключенный заговорил тише. – И что? Петля! – Бородач с ожесточением рубанул свободной от сигареты рукой поперек шеи. – Всем! Даже женщинам! А ведь, между прочим, мне на суде задавали вопросы, и если бы я только сказал о вас, вам бы не поздоровилось. Ведь я знал! И моя женщина тоже знает о вас!

– Но остальные ведь не знали?

– Нет. Я ничего не говорил им, как вы и просили. А теперь жалею, что не упомянул о вас на суде. Представляю, какая физиономия сделалась бы у этого хлыща Муравьева! И у остальных тоже!

– Вы слишком нервничаете и теряете способность соображать, – усмехнулся гость. – Заметьте, я пришел к вам сегодня, потому что вовсе не забыл о вас. То, что могу, я делаю, но от меня зависит не столь уж много. Впрочем, один из вас на эшафот не пойдет, так что ваши упреки бессмысленны.

– Один из нас? – пробормотал бородач. – Студент и крестьянин подавали прошения о помиловании, но их отклонили!

– Хозяйка квартиры, – веско сказал гость. – Женщина находится в положении. Поэтому остается в тюрьме, и ее не повесят. Что же до вас пятерых, то вам нечего бояться. Вы взойдете на эшафот, на вас наденут веревки и в самый последний момент прочитают указ о помиловании. Просто там, – посетитель указал глазами на потолок, намекая на высшие сферы, – считают, что это выглядит куда эффектнее, чем помилование без угрозы казни. Дальнейшее будет зависеть только от вас. Конечно, легкой жизни я не обещаю, но тюрьма или даже двадцать лет каторги все равно лучше, чем смерть, а побеги случаются не так уж редко.