Ледяное озеро - [28]

— О Боже! Почему же он на тебе не женился в таком случае?

— Мы почти собрались, были неофициально помолвлены, однако Джон твердил, что брак — таинство, священные узы на всю жизнь, соединяющие душу и тело — здесь и в ином мире. В общем, старомодная, замшелая чушь. Понятно, что он не мог заставить себя сделать решительный шаг, коль скоро видел в браке священное таинство, а не просто объявление в «Таймс», визитку и цилиндр, и то, что жених и невеста отныне мистер и миссис такие-то, прилагающие некие усилия, чтобы жить вместе долго и счастливо, как заведено у людей. Естественно, он нервничал: что произойдет с его бессмертной душой, если все пойдет неудачно? Что, похоже, часто случается с браками. Но я знаю, все это к лучшему: мы были бы несчастливы втроем.

— Втроем? — Эдвин резко остановился и, шокированный, посмотрел с высоты своего роста на сестру-близнеца. — Аликс, что ты хочешь сказать?

— Только то, что в этом браке нас было бы трое. Он, я и его совесть. Видишь ли, нам действительно было бы тесно в одной супружеской постели.

— И совесть терзала его так сильно, что он тебя бросил?

— Да, ради девственного создания, воплощенного совершенства. Мне с ней не потягаться, никаких шансов.

— Кто-то из знакомых?

Она усмехнулась:

— Пресвятая Дева Мария, идиот! Он принял духовный сан, пошел в монахи.

— Боже милостивый! — изумился Эдвин. — По-моему, я никогда не встречал человека, который хотел бы стать монахом. Католическим? Хорошо, что ты держала его подальше от бабушки, — знаешь ведь, как она относится к римским католикам. Что ж, будем надеяться, что углубленное погружение в собственную совесть сделает его воистину несчастным. Он тебя недостоин. И я рад, что увидел подоплеку последующего неприглядного периода твоей жизни. Это ведь была реакция на обращение Джона к возвышенному?

— Отчасти. Я вообще немного сорвалась с катушек. Давай забудем, мне до сих пор противно об этом думать. Лучше давай поговорим о тебе. Как твоя личная жизнь?

— Никудышная. — Эдвин нагнулся и, набрав две пригоршни снега, скатал шарик.

Аликс слепила другой шарик и сказала:

— Ты делай туловище, а я — голову.

Эдвин нагреб приличную кучу снега и, похлопывая по ней, соорудил подобие человеческой фигуры. Аликс сосредоточилась на голове и приделала снеговику грушеобразный нос.

Отойдя на шаг, брат и сестра оценивающе оглядывали плотную снежную фигуру.

— Неплохо, — одобрил Эдвин. — Надо раздобыть ему шапку.

Аликс разгребла снег и, найдя два камушка, вставила снеговику вместо глаз.

— И морковь у кухарки, — добавила она.

Эдвин обмотал шею снеговика своим шарфом.

— Ты без него замерзнешь.

— Нет, я разогреюсь от движения, а этому бедняге придется стоять на морозе неподвижно. Я заберу шарф на обратном пути, а дома посмотрим, не валяется ли где старый.

— Он выглядит одиноким. Не сделать ли ему пару?

Эдвин засмеялся.

— С какой стати ему должно повезти больше нас? К тому же он может не прикипеть к ней душой. Завтра мы слепим ему близнеца, это компаньон получше.

«Ну мы и парочка», — подумала Аликс, когда они тронулись дальше. Чтобы срезать путь, брат и сестра перелезли через каменную стену изгороди, втащив за собой санки и затем спустив их.

— А твоя личная жизнь никудышная, потому что возлюбленная тебя бросила, или она мегера? Или замужем за другим, например, за твоим лучшим другом?

— Мой лучший друг — это ты, Лекси. Нет, она не замужем, и не мегера, и не бросала меня. Просто она не испытывает ко мне того, что я к ней.

Один целует, другой подставляет щеку — точь-в-точь как было у них с Джоном.

— Я ее знаю?

Он покачал головой:

— Нет.

— Она мне понравилась бы?

Эдвин сделал рукой нетерпеливый жест.

— Надеюсь, да. Как я могу знать точно? Я бы хотел, чтобы ты с ней познакомилась. Я приглашал ее сюда, сказал, что она может поселиться в комнатах над моей студией и жить столько, сколько пожелает. Но она не приедет.

— Расскажи мне о ней. Как ее зовут?

— Лидия.

— Хорошенькая?

— Она не хорошенькая, она красавица. У нее такой тип лица, который встречаешь на картинах; это красота на все времена, не относящаяся к определенной эпохе. Когда мы познакомились, Лидия улыбнулась. Эта улыбка вошла мне в сердце — и я погиб. Теперь оно навеки ранено и истекает кровью, как поется в песнях.

— Где ты с ней познакомился?

— В институте фотографии.

Аликс почувствовала зависть: счастливый, Эдвин нашел себе женщину, которая разделяет его любовь к фотографии.

— Значит, она фотограф?

— Нет, моет лестницу.

— Эдвин!

— Она не уборщица, а беженка! — нетерпеливо перебил он. — На самом деле она музыкантша. Только подумай, каково это для клавесинистки — весь день полоскать руки в холодной воде.

— Клавесинистка? Необычно, — поспешно произнесла Аликс, стараясь скрыть от Эдвина замешательство и вмиг возникшую неприязнь к этой иностранной самозванке. И что ей за дело до ее рук?

Они достигли поляны Язычников, большого покатого участка девственного снега, поскрипывающего и похрустывающего под ногами. Санки были достаточно длинными, чтобы вместить обоих, и близнецы стали скатываться с горы и вновь взбираться на нее, с усилием таща за собой сани, а потом опять летя стремглав по склону холма. И так — множество раз. Спуск заканчивался ровной площадкой, по которой змеилась в озеро одна из горных речушек. Здесь путь санкам резко преграждали высокие заросли сухой травы, не давая сорваться вниз с заледеневшего обрыва. Причем уже не слабого узкого ручейка, а целой речки, которая, сверкая, быстро бежала меж подмытых водой миниатюрных снежных утесов.