Ледяная королева - [52]

Мы сняли одежду и встали под брызгалку. Вода и ночная прохлада позволили нам обняться. Вокруг не было никого. Ни души. Я любила к нему прикасаться — он был очень здесь и очень сейчас. Любила чувствовать его мышцы, его жар, его обжигающие поцелуи. Любила за то, что от них больно, что от них понятно, что я живая, сейчас, а не после того; и я смотрела на красное, и мне хотелось прижаться к земле, не помня, есть ли кто-то еще во вселенной или нет. Ничего странного, что люди это делают где угодно, с кем угодно, с незнакомцами, на парковках, безрассудные, ненасытные, — когда они вместе, то им кажется, будто они не одиноки, будто не одни во вселенной. Хотя на самом-то деле все наоборот: когда любишь, тогда острее чувствуешь свое одиночество. Когда я не с тобой.

— Прекрати думать, — сказал мне Лазарус.

Я замерзла, без платья, под поливалкой, залитая всей этой холодной водой, всем этим звездным светом, в этом сейчас.

Я его поцеловала, и все остальное вылетело из головы. Он сел на землю, потянул меня вниз. Я сидела у него на коленях и смотрела ему в пепельные глаза. Я обнимала его, трогала спину. Я чувствовала ее. Не было там больше никого — ни изображенного на портрете, ни существующего под портретом. Только он. Кожа, кости, мышцы, сердце, кровь — красная, горячая.

Я выбросила все из головы. Сдалась, перестала бороться за жизнь.

Это было мгновение, которого я не забуду, которое значило для меня больше, чем чешуя, ванна, лед, пруд, быстро, сильно, медленно, нежно; мгновение невесомое, затопившее собой все, потому что я думала о том, что он уйдет. Мы вдвоем, брошенные друг к другу случайностью, были прекрасной иллюстрацией к теории хаоса. Мы не были предназначены друг для друга судьбой, я это знала. Но зато мы были идеальной парой на одну ночь.

Когда мы вернулись в дом, я приняла горячий душ. Меня трясло, даже когда я вытерлась и оделась. В спальне я вытащила свитер из комода и пошла в кухню. Лазарус еще не переоделся, так и сидел в той же одежде, испачканной землей. Он сидел за столом. Он смотрел на меня, когда я вошла. Я поняла по выражению его лица, что пора платить по счетам. Пришло время расплаты. Слез. Наступало после того.

— Без тебя я был бы совсем одинок, — сказал он.

Я смотрела на его рот, на его скулы, его пепельные глаза, широкие ладони, руки, перевитые венами, будто веревками. На голубое, на красное. На живое. Я смотрела изо всех сил. Я хотела его запомнить — вот ему я была нужна. Я упаковывала это мгновение в оболочку памяти, чтобы взять с собой в после того, в сердцевину, в сердце, в себя.

Он разрезал пополам апельсины, которые я сорвала. Стол стоял будто залитый кровью, но все-таки это был всего-навсего сок. От таких апельсинов продавец получает самый высокий процент прибыли. Людям нравится редкий яркий цвет и насыщенный вкус. Такой сорт стоит вдвое дороже прочих, но для него все это стало прошлым.

Разрезанные половинки почернели в сердцевине. Прежде сладкие, красные, удивительные на вкус половинки. Они начали гнить изнутри. Я уже слышала про такое. Дерево, в которое попала молния, могло простоять целый год, но исподволь оно гибло, и ствол наконец рушился. Изменения не всегда заметны сразу. Ты не видишь их, думаешь, что в безопасности, и вот тут-то оно и тебя и настигает. Тогда в одно мгновение меняется все, прежде чем успеваешь понять, что происходит.

В сказках герои всегда ищут истину, не думая о том, что из этого выйдет. Там, куда пришла я, где, как я думала, найду все, а на самом деле не было ничего, там зато нашлась я: настоящая, та, которая не боялась чувствовать, та, какой я была на самом деле.

ГЛАВА 6 НАДЕЖДА

I

Родители Ренни подали в суд на Орлонский университет. В своей разумной предосторожности университет занял оборонительную позицию, при этом кусаясь и жаля кого ни попадя. Исследовательская группа моего брата была распущена. Когда-нибудь кто-нибудь будет снова собирать ту же информацию, будет так же интервьюировать жертв молнии, фотографировать их на фоне белой стены, но это потом. Не сейчас. В том сейчас, в котором мы тогда жили, все пошло прахом.

Зато я придумала, как сделать так, чтобы брат прожил то сейчас так, как ему хотелось. Нашла, что ему было бы приятно, чем его заинтересовать, о чем бы можно было вспоминать потом, после того. Я спросила разрешения у Нины, она согласилась, и потому я позвонила брату на работу. Я не видела его с тех пор, как Нина мне все сказала. Мы с братом не привыкли друг с другом откровенничать. Так что я, да, немного тянула.

— Забери файл Дракона, если его не уничтожили, — сказала я.

У своего кардиолога, Крейвена, я взяла направление, так что теперь могла консультироваться у кардиолога в Джексонвилле. Я порасспрашивала у него про Дракона, и кардиолог сказал, что старик каждый раз после попадания молнии становился только крепче. Он здоров как бык и каждый день проходит пешком десять миль.

— Мы его обследовали. Он сказал, что слишком стар и потому не может потратить на нас больше одного дня. Сказал, что связываться с нами — только время терять. Результаты анализов у него оказались такими, что он вроде давно уже должен быть покойником. Пульс менее десяти ударов в минуту, реже, чем у медведя в период спячки. Когда молния угодила в него второй раз, ему было восемьдесят семь. Он грохнулся на спину во весь рост, и через него прошло столько вольт, что представить себе невозможно. А он ничего — полежал, отлежался, встал и пошел обедать. От медицинской помощи он, насколько мне известно, отказался, и его считают самым здоровым старикашкой в штате. Вот так-то.