Леди Гамильтон и Адмирал Нельсон. Полжизни за любовь - [64]

Но чем больше потакал лорд Гамильтон влюбленным, тем хуже к нему относились. Он чувствовал, что становится настоящей обузой, не подозревая, что все еще впереди. Сэра Уильяма все больше сторонились, а Нельсон в письмах то и дело осуждал:

— Почему он тратит столько денег на жизнь?

Эмма не объясняла Нельсону, что жизнь, которую они теперь вели в доме на Пиккадилли, с большим штатом прислуги, с выездом, с приемами, привычна для нее, именно такой была их счастливая жизнь в Неаполе. Лорд Гамильтон, словно пытаясь вернуть любовь своей супруги, вернул ей прежнюю жизнь.

Эмма совсем не была против, ей очень нравилось такое времяпровождение, расстраивало только одно — рядом не было обожаемого Нельсона. Вот если бы вместе! Как бы они играли, как кутили, какие увеселения устраивали! Все же Нельсон куда живей старого лорда…

Зря лорд Гамильтон надеялся вернуться в прежние года, нельзя дважды войти в одну реку, и сама Эмма была не той, и возможности сэра Уильяма тоже. Большая часть трат производилась в долг. Конечно, было шотландское имение, были земли в Уэльсе, которые сдавались внаем, были кое-какие поступления от продаж по мелочи. Не было только пенсии и надежды ее получить.

Сэру Уильяму пришлось продавать часть коллекции, в том числе портрет Эммы в образе Цицилии, написанный Ромни с еще совсем молоденькой Эммы.

Узнав об этом, Нельсон пришел в ярость:

— Как он мог?! Как он мог выставить на продажу такой портрет?! Я так и вижу на твоей груди табличку «Продается»!

Возмущенный Нельсон поручил своему представителю купить этот портрет за любую цену.

Отношения стали более прохладными, но теперь лорд Гамильтон относился к влюбленной паре прохладней и сам. Они отодвинули его, почти удалили из своей жизни, не доверили тайну девочки, словно поставили между ним и собой стену — высокую, глухую, через которую не заглянешь внутрь их жизни. Теперь он лишь рядом.

А у Нельсона новая победа — в очередной раз не подчинившись приказу, он не вышел из боя и одержал победу! Это случилось у Копенгагена. Когда сражение зашло в тупик, адмирал Паркер дал приказ отступить, чтобы не угробить корабли окончательно. Нельсон возмутился:

— Отступить?!

— Да, сэр, это сигнал с флагманского корабля.

И тогда Нельсон сделал свой знаменитый жест, он поднес подзорную трубу к слепому глазу:

— Где? Я не вижу никакого сигнала! Огонь!

Неприятель был разгромлен, победа полная, у адмирала Нельсона новая слава и новая неприязнь — никто не любит не подчиняющихся приказу. Вообще — то их не любят ни в одной армии и ни на одном флоте мира, потому что неподчинение почти предательство, но неподчинение Нельсона обычно приносило успех.

Сам он, понимая, что опалы не миновать, задумался, не отбыть ли к королю Фердинанду, некогда подарившему ему кусок почти бесплодной земли возле вулкана. И отбыть без лорда Гамильтона, как бы тот ни любил вулканы.

Но Англия встретила его как героя, наказывать за ослушание не стал даже адмирал Паркер, и Нельсон примирился с отечеством, решив на премиальные купить… дом, в котором мог бы поселиться с Эммой и лордом Гамильтоном (куда ж от него денешься?).

Это решение ввергло сэра Уильяма в ступор. Имение решено приобрести в графстве Суррей, место найдено великолепное — Мертон-плейс. Дом требовал перестройки, стоило все довольно дорого — девять тысяч фунтов (не считая будущих работ), но Нельсон выделял на это достаточные средства.

Эмма радовалась, как дитя, не замечая немого отчаяния мужа.

Лорд Гамильтон понимал, что это начало конца. Нельсон полностью заменял его в жизни Эммы. Когда-то лорд Гамильтон сумел прельстить Эмму тем, что предложил ей жизнь, которой она никогда не знала, огранил ее красоту и дал хоть какое-то образование. Эмма не стала настоящей аристократкой, какой была его первая супруга Кэтрин, она не сумела взять все, что он давал, и даже закрепить то, что взяла. Но хотя бы попробовала.

Эмме безумно нравилась такая красивая жизнь — с множеством слуг, в собственном доме, с богатыми подарками… Теперь все в прошлом, лорд Гамильтон почти разорен (пусть и с ее собственной помощью), он больше не мог дарить Эмме такую жизнь, у них был дом на Пиккадилли, который содержали скорее в долг. Он больше не был, не мог быть тем щедрым Уильямом, что мог бросить к ее ногам пусть не любые, но многие сокровища мира.

А Нельсон мог. И пусть Гамильтон понимал, что это пока, ненадолго, что Эмма расточительна и скоро Нельсон тоже выдохнется, но все равно Горацио мог.

Как-то само собой подразумевалось, что жить в Мертоне будут Эмма и Нельсон. А лорд Гамильтон? А маленькая девочка, рожденная Эммой? Сэр Уильям сознавал, что-либо он, либо девочка, и был готов к тому, чтобы выбрали не его. Хотелось сказать:

— Не нужно, я как-нибудь проживу сам в шотландском имении. Возьмите лучше малышку.

Но это означало признание в своей осведомленности, в том, что он давно знал и молчал. Тогда его начнут ненавидеть, а вынести ненависть двух самых любимых людей лорд не мог. Он промолчал.

Выбрали лорда, оставив девочку у кормилицы. Сэр Уильям совершенно зря переживал, привезти девочку в Мертон-плейс Эмме почему-то не приходило в голову.