Лед - [39]

Я по-прежнему ожидал чего-то страшного, пребывая в странном, словно подвешенном состоянии. Все чувства заметно притупились. Я замечал это и по себе и по окружающим. Во время подавления голодных бунтов, наши автоматы без разбора косили как бунтовщиков, так и безобидных прохожих. Меня это совершенно не трогало, и такое же безразличие я видел и у других. Люди стояли и смотрели на это, как на представление, даже не пытаясь помочь раненым. Некоторое время я спал в одной палатке с пятью солдатами. Они были чертовски отважны, они не думали ни об опасности, ни о жизни, ни о смерти, — ни о чем, и были довольны, если каждый день получали котелок горячей картошки с мясом. Я не мог наладить с ними контакт; просто вешал плащ и лежал за ним, как за ширмой, не сомкнув глаз.

Последнее время все чаще называли имя правителя. В штабе Запада он занимал важный пост. Я вспомнил о его желании сотрудничать с крупными державами и не без доли восхищения отметил, как быстро он своего добился. Мысли о нем меня растревожили. Закончить свои дни наемником казалось мне полным идиотизмом, и я решил попросить его найти для меня работу более подходящую. Но до него еще нужно было добраться. Единственным, кто время от времени имел связь с вышестоящим командованием, был наш командир, но он отказался помочь мне, поскольку кроме собственного продвижения по службе, его ничего не интересовало. Уже несколько дней мы осаждали хорошо укрепленное здание, в котором по некоторым сведениям хранились секретные документы. Он не просил подкрепления, поскольку твердо решил снискать славу, взяв здание без посторонней помощи. Несложная уловка, к которой я прибегнул, позволила ему занять здание и отослать документы в штаб, разумеется, он удостоился похвалы высокого начальства.

Впечатленный моей находчивостью, он пригласил меня выпить и предложил протекцию. На следующий день он должен был докладывать о своей военной операции лично, и я сказал, что, если он возьмет меня в штаб — это будет для меня лучшей наградой. Он возразил, что я нужен ему здесь, что я сначала должен научить его своим хитростям. Он был уже в сильном подпитии. Я подливал и подливал ему, пока он наконец не вырубился. Утром, когда он отъезжал, я прыгнул к нему в машину, сказав, что вчера он твердо обещал взять меня. Я рассчитывал, что он был слишком пьян, чтобы обо всем помнить. Момент был очень неприятный. Он явно что-то заподозрил. Но из машины не выкинул, и я доехал с ним до штаба. За весь день мы не обмолвились ни словом.

Тринадцать

Штаб они выстроили вдали от передовой, над огромным чистым зданием реял большой чистый флаг. На фоне старых, приземистых, каких-то рахитичных развалюх, штабная твердыня выделялась массивностью, дороговизной, нерушимостью. Камень и бетон. Здание это, казалось, вообще никакого отношения к войне не имеет: не считая часовых у главного входа, охраны видно не было. И внутри создавалось впечатление, что здесь не заботятся даже об элементарных мерах предосторожности. Я вспомнил пьяную оговорку командира: возможно, эти люди были слишком мягкотелыми, чтобы воевать; рассчитывая на техническое превосходство, неохватные размеры и огромные богатства своей страны, они не считали нужным ввязываться еще и в сражения, в конце концов они платили за это вассалам.

Меня направили в приемную правителя. В помещении работал кондиционер. Бесшумно и мягко скользили лифты. Широкие коридоры от стены до стены были застланы коврами. После убожества нашего жилища это помещение представлялось роскошным отелем. Несмотря на солнечный день, повсюду горели лампы. Герметично запечатанные окна не открывались. Все это создавало ощущение нереальности.

Секретарша в форме сказала, что правитель никого не принимает. Прямо сейчас он отправляется в инспекционную поездку и будет отсутствовать несколько дней. Я сказал: «Мне необходимо его увидеть. Срочно. Я специально приехал издалека. Это займет не больше минуты». Она поджала губы, отрицательно покачала головой. «Совершенно исключено. Ему надо подписать несколько важных бумаг, приказано не беспокоить». Ее лицо под умелым макияжем было непроницаемым, непреклонным. Это взбесило меня. «К черту приказы! Я же говорю, мне нужно его увидеть! По личному вопросу. Неужели не ясно?» Мне хотелось встряхнуть ее, вызвать на ее лице какое-то человеческое выражение. Но вместо этого я произнес спокойным голосом. «Вы хотя бы доложите обо мне и спросите, не сможет ли он меня принять». Я нашел в кармане листок бумаги и написал свое имя. Тем временем в приемную вошел полковник. Просмотрел документы, подписался. Секретарша подошла к нему и что-то зашептала. Они посовещались, и полковник сказал, что сам передаст записку, взял листок с моим именем и вышел через ту же дверь, что и вошел. Я знал, что он и не подумает докладывать обо мне правителю. Встречи я смогу добиться лишь решительными и незамедлительными действиями.

«Куда ведет эта дверь?» — спросил я секретаршу, указывая в другой конец комнаты. «А это личные покои. Вам туда нельзя. Запрещено». Она наконец утратила свое высокомерное спокойствие. Работать в прямом контакте ее не учили. «Ну, тогда я пошел», — сказал я и двинулся по направлению к двери. «Нет!» Она вскочила и преградила мне путь. Страна, в которой она родилась, была настолько убеждена в своем превосходстве, что ее гражданам даже в голову не приходило, будто кто-то может позволить себе неповиновение, пусть даже по ничтожному поводу. Я улыбнулся и отодвинул ее в сторону. Она вцепилась мне в рукав, стараясь удержать, началась возня. Из-за двери послышался знакомый голос. «Что там происходит?» Я вошел внутрь. «А, это вы? Вот оно что!» Мое появление, казалось, совершенно его не удивило. В дверях, бормоча извинения, появилась секретарша. Он отослал ее взмахом руки. Дверь захлопнулась. Я сказал: «Я должен с вами поговорить».