Лед и пепел - [25]

Перед Октябрьскими праздниками, списавшись с Либиным, мы в один из своих прилетов из Арктики решили выехать в Ленинград. Зная, что командование было категорически против такой поездки, мы, воспользовавшись тем, что наш самолет требовал смены моторов, отправились в наш вояж по личному делу, точнее, без разрешения.

«Красная стрела» (тогда воздушного пассажирского сообщения с Ленинградом не было), оправдывая свое название, быстро и с комфортом доставила нас в город Ленина вместе с нашим бесценным багажом — свертком карт и проектом экспедиции.

Выспавшись за ночь, свежие и побритые, благоухая «тройным» одеколоном на весь Невский проспект (тогда 25‑го Октября), забыв о нелегальности своей поездки, мы бодро шагали на Фонтанку, где в бывшем дворце графа Шереметева размещался Арктический институт.

— Здорово, орлы! — громовым рокотом прозвучал бас.

И мы, как вкопанные, замерли на месте. В моих глазах тихо качнулся золотой шпиль Адмиралтейства, а широкий проспект сузился до тесной тропинки. Прямо перед нами, во всей своей грозной красе, как гора, высилась фигура командира нашего Московского авиаотряда особого назначения — инженер–полковника Кузичкина.

— А-а… папа Кузя… — Не найдя ничего лучшего, пролепетал Черевичный, от растерянности назвав его негласным прозвищем, укрепившимся за ним благодаря его отеческой заботе о нашем брате пилоте.

— Да вы что? Ребятки, как вы сюда попали? Так рад вас видеть! А я здесь пятый день в командировке. Договора заключаю на ледовую разведку, торгуюсь с наукой.

— Мы тоже в Арктический… — приходя в себя, начал Черевичный, незаметно тыкая меня под ребро.

— Что, Мазурук послал? Это по каким же делам? Я что–то не в курсе.

— Мы сами. Ну, как бы по личным вопросам, — промямлил я.

— Уж не умер ли кто из родственников? — сердобольно спросил он.

Видя, каким искренним сочувствием звучат слова Федора Михайловича, как душевная боль исказила его полное доброе лицо, я не выдержал и, поймав подтверждающий взгляд Черевичного, сказал:

— Товарищ командир. Мы прибыли сюда самовольно, по делам предстоящей экспедиции за консультацией к профессору Визе. К получению дисциплинарного взыскания готовы!

Иван, в знак подтверждения, энергично кивнул головой.

— Постойте, постойте! Орлы, да это же смелая инициатива! Какое же тут нарушение! Пишите задним числом рапорты. Я направлю вас в командировку, поскольку вы числитесь за вверенным мне отрядом! Ясно? А я‑то думал, горе какое. Ну, все, до встречи в Москве!

Полковник крепко пожал нам руки и быстро удалился. Ошеломленные, еще как следует, не придя в себя, мы долго смотрели ему вслед. Его статная фигура на целую голову возвышалась над спешащей толпой.

— Вот тебе и папа Кузя! До чего же правильный мужик! — прервал наше молчание Виктор Чечин.

— Смел, добр, решителен и вдумчив! Все, что надо командиру! — ответил я Чечину.

— И человеку! Настоящему! — добавил Черевичный. Тяжелый и сложный путь в авиацию прошел Федор

Михайлович Кузичкин. Деревенским парнем, осенью 1914 года, с десятками тысяч себе подобных, он был продан всемилостивейшим самодержцем Российским на пушечное мясо в легионы французской армии. Генералу Жофру нравились мужественные, выносливые русские парни. Там, где косила смерть, на самые сложные, самые убойные направления выставлялся легион, который с богом и матом шел напролом, обильно поливая своей кровью чужую землю. Потом знойные пески и испепеляющее солнце Африки. Жажда, когда во рту распухал и становился шершавым язык. Не менее жестокое и хамское, чем в России, отношение офицерства. Ранение, госпиталь и вновь фронт. Кровь и хамство. На его груди уже поблескивали пять лучей ордена Почетного легиона, но где бы он ни был, мысли о далекой родине никогда не покидали его.

И вот сквозь все преграды и барьеры пробилась сладкая весть — в России революция! Свергнут царь. Власть перешла в руки рабочих и крестьян. Офицеры всячески скрывали эту весть, но разве можно обмануть обманутых? Домой, на Родину, в Россию! Наконец Кузичкин на Родине. Не задумываясь, он весь отдается борьбе за новую власть. Орден Красного Знамени украшает его грудь. Конец интервенции. Борьба с разрухой, учеба, снова армия, и в 1938 году инженер–полковник Кузичкин получает назначение на должность командира одного из авиационных отрядов Полярной авиации.

Нелегкая, полная нечеловеческих испытаний и мытарств жизнь не ожесточила сердце Федора Михайловича, как это порой бывало с другими. Сердце его осталось добрым к людям. Люди любили и уважали его за правдивость, за кристальную большевистскую чистоту.

Молча шагая, не решаясь открыто взглянуть в глаза друг другу, каждый из нас тяжело переживал наше вранье. Первым заговорил Иван:

— Надо же! Какого человека чуть не обманули! Чертовы гимназисты мы, а не полярные летчики! Противно смотреть после этого друг на друга!

— Что верно, то верно, — сказал Чечин. — В этом мы сами виноваты. Выдержки не хватило. Надо было честно сказать Мазуруку и даже Папанину, что дела экспедиции требуют нашей поездки в Арктический институт! И все, а мы, как школьники, пустились в бега!

— Не могли они нас пустить! Нет еще твердого решения об экспедиции!