Лед и фраки - [23]

Мысли вихрем неслись в голове Зуля. Он придумывал выход за выходом. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы не дать почувствовать другим своего волнения. Как упершуюся в затылок раскаленную железную палку, Зуль чувствовал на себе жесткий взгляд Йельсона. Но он решил, что ничто не заставит его обернуться на этот взгляд.

Вдруг новая мысль мелькнула у него в мозгу. Выход совершенно неожиданный. Он решил сам рассказать все, как было.

Зуль еще крепче сжал пальцы.

— Послушайте, — начал он.

4. Мультанаки кончает свой рассказ

Йельсон гневным жестом прервал Зуля, не дав ему говорить.

Мультанаки открыл глаза и продолжил свой рассказ:

— Впрочем, я не очень долго думал над этим… Мне тогда хотелось только одного: как можно скорее добраться до лодки, а для этого нужно было во что бы то ни стало обогнуть бесконечную полынью. И я шел, цепляясь за лед. Как больной щенок, скулил от холода и боли. Я редко вспоминал о том, что голоден, настолько я был занят мыслью о необходимости двигаться вперед. Прошли, вероятно, еще сутки, может быть, много больше, а может быть, и значительно меньше… может быть, даже только час… Я перестал различать время. Это не имело для меня никакого значения, а требовало большого умственного напряжения; я был на него неспособен… И вот тут-то, когда я думал, что нахожусь уже довольно далеко от айсберга и близок к концу полыньи, произошло нечто, чего я до сих пор не в состоянии как следует осознать: послышался грохот и характерное скрежетание, какое издают льдины, когда ломаются, ударяясь друг о друга; вершина айсберга наклонилась в мою сторону. Я увидел, что нахожусь от нее совсем близко. Сорвавшиеся со склона ледяной горы осколки полетели в мою сторону и падали вокруг меня, как снаряды во время канонады. Один из них, как я потом увидел, и раздробил мне руку. Но тогда я на это даже не обратил внимания, так как все мои мысли были сосредоточены на чем-то совершенно необычайном: вершина айсберга стала стремительно наклоняться к воде. А к боку этой огромной ледяной горы прилепилось то, ради чего единственно стоило ползти на карачках в этих окаянных льдах — «Наутилус». Судно вмерзло в ледяной склон и вместе с ним стремительно поднималось на воздух. Но, по-видимому, сила сцепления оказалась недостаточной, чтобы преодолеть тяжесть лодки, и «Наутилус», поднявшись на высоту нескольких метров, со звоном и грохотом низринулся в воду. Через секунду я увидел только пенистый всплеск воды, и «Наутилус» исчез… Долго еще пролежал я на том месте, где над мелькнувшей передо мной серой сигарой сомкнулись ледяные поля… Больше мне некуда и незачем было двигаться…

Мультанаки устало закрыл глаза.

5. Йельсон утверждает, что нет положения, из которого нельзя было бы выйти

В палатке царил полумрак. Люди лежали, завернувшись в меховые мешки. Под впечатлением рассказа водолаза все притихли. Скучно прошел ужин. Молчаливо собрались спать. Но Йельсон решил все-таки рассеять тяжелое впечатление и вопреки очевидности выводов, какие следовало сделать из сообщения Мультанаки, упрямо сказал:

— Билькинс любил всегда говорить, что ему не везет. Но я все-таки думаю, что он неправ. Вы вот, небось, строите самые печальные предположения о судьбе «Наутилуса», а я готов поставить десять против одного за то, что Билькинс останется невредим и вытащит из этой передряги всю команду даже в том случае, если лодка потерпела аварию. Надо вам сказать, господа, что пресловутый Север вовсе не так страшен, как это принято думать в широкой публике. Я говорю, конечно, о тех случаях, когда попавшие в его ледяные лапы люди не представляют собою беспомощных ягнят, а сами достаточно зубасты, и могут постоять за себя.

Зуль многозначительно крякнул в своем углу. Йельсон посмотрел в его сторону.

— Вы ворчите там, доцент, желая, повидимому, вступиться за всемогущество и несокрушимую силу Севера, а я берусь показать, что для опытного и сильного человека здесь почти не существует такого положения, которое можно было бы назвать безнадежным. Я считаю Билькинса безусловно гораздо более опытным и крепким парнем, чем я, а даже мне пришлось, не дальше как в предыдущей экспедиции, быть в положении, которое весь культурный мир считал безнадежным; однако, как видите, я здесь, и вся моя конструкция вполне исправна. Ведь нельзя же считать существенным ущербом отмороженные пальцы на одной ноге. И без ног люди живут, а без пальцев и подавно жить можно.

Один из геологов высунул из мешка нос:

— Мистер Йельсон, по-моему, ваша очередь сегодня рассказывать нам занимательные вещи для усыпления. Так расскажите лучше всего, как вы тогда потерялись, ведь никто из нас толком этой истории не знает.

— То, что вы откровенно собираетесь засыпать под мой рассказ, должно, по-вашему, особенно поощрять? Но я не требователен и, если хотите, все-таки расскажу вам, как мы с Горландом поблуждали в Сибири.

Йельсон долго копался в глубоком кармане своего мехового комбинезона и вытащил оттуда большой портсигар.

— Последняя пачка папирос. Ценятся на вес золота и даже дороже, но я, по-видимому, должен расположить слушателей в свою пользу или хотя бы дать им возможность лишние четверть часа не клевать носом — каждый получает по папиросе.