Лечение - [4]

— Ты помилован! — крикнул психиатр. — Вот приказ, подписанный самим губернатором.

Он сунул бумагу Доусону.

— Посмотри, — приказал он. — Развяжи ленту.

Доусон не хотел этого делать, но Хендрикс настаивал. Когда наконец он потянул за конец ленты, то увидел, что она соединена с длинной веревкой, лежащей на платформе с концом, укрытым от его глаз. Щелкнула задвижка, и люк под его ногами открылся. Потянув за конец ленты, он сам привел в действие механизм. И повис.

Проснулся он весь в поту. В темной комнате было тихо. Ночные кошмары не мучили его уже много лет.

Сон еще дважды посещал Хендрикса, и каждый раз психиатр расспрашивал его все детальнее. Однако разговоры всегда кончались одинаково: нужно определить символ, шевельнуть предмет, вспомнить.

На третий день, сидя в приемной Хендрикса Доусон вспомнил.

Его окружила хорошо знакомая атмосфера, тяжелая, пропитанная болезнью. Он попытался сосредоточиться на зданиях за окном, но не смог справиться с приступом. В последний момент он вспомнил совет Хендрикса и, едва почувствовав в руке холодный твердый предмет, изо всех сил попытался сдвинуть его с места.

«Налево, — подсказало ему что-то. — Налево!»

Нелегко было преодолеть вялость, чувство духоты, давление галлюцинации. Он не мог шевельнуть этот предмет. Однако в конце концов импульс дошел до его ладони, пальцы сжались и он толкнул. Что-то стукнуло и…

Он вспомнил.

Последнее перед…

Перед чем?

— Терапия жизнью, — произнес голос. — У нас бывает по нескольку случаев каждый год, и мы должны обезопасить себя от этого.

Карестли провел восьмипалой ладонью по потной лысине.

— Тесты показывают, что тебе это нужно, Доусон.

— Но я не…

— Конечно, ты не знал. Этого не обнаружить без специальных приборов. Но ты нуждаешься в лечении, это уж точно.

— У меня нет времени, — сказал Доусон. — Упрощающие уравнения только начинают обретать понятный вид. Сколько я должен провести в коконе?

— Около полугода, — ответил Карестли. — Впрочем, это неважно.

— Кроме того, Фарр вошел в него в прошлом месяце.

— Он тоже нуждался в этом.

Доусон вгляделся в стену. Под воздействием мысленного импульса матовость сменилась прозрачностью, и он увидел Город.

Карестли сказал:

— Никогда прежде ты этого не испытывал. Ты один из самых молодых. В этом нет ничего плохого: это стимулирует, лечит и в конце концов просто необходимо.

— Но я чувствую себя совершенно нормально!

— Приборы не лгут. Коэффициент эмоции просто фатален. Послушай, Доусон, я намного старше тебя и проходил через это двенадцать раз.

Доусон поднял на него взгляд.

— И где ты был?

— Каждый раз в иной эпохе, в той, которая лучше всего подходила для конкретных отклонений. Один раз это была Бразилия тысяча девятьсот восьмидесятого года, другой раз — эпоха Реставрации в Лондоне. И во Второй Римской империи я тоже побывал. У меня было множество работы, я провел десять лет в Бразилии, создавая там резиновую промышленность.

— Резиновую?

Карестли усмехнулся.

— Резина — это субстанция, которая играла очень важную роль в ту эпоху. Я был занят все время. Это прекрасный способ лечения. Единственная терапия, которую знали люди в то время, включала живопись и прочие виды искусства… видимые и ощутимые. Это не была терапия чувств, терапия духа, которой пользуемся сегодня мы. Их разумы не были достаточно развиты…

— Мне ненавистна сама мысль, что я буду заперт в теле с пятью чувствами! — сказал Доусон.

— Ты не будешь помнить, что когда-то было иначе. Твоя память будет искусственно заблокирована. Твою жизненную энергию поместят в тело, созданное для тебя в эпохе, которую мы выберем со всей тщательностью. Ты получишь набор фальшивых воспоминаний специально для этого периода. Скорее всего ты начнешь с детства и благодаря темпоральному сжатию сможешь прожить тридцать или сорок лет, пока здесь пройдет полгода.

— Мне это по-прежнему не нравится.

— Путешествия во времени — лучшая терапия, известная нам сегодня, — сказал Карестли. — Ты попадаешь в новое общество, впитаешь комплекс совершенно иных ценностей. И в этом заключен самый важный лечебный фактор. Ты будешь оторван от группового инстинкта, источника всех наших неприятностей.

— Но… — воскликнул Доусон. — Ведь нас всего четыре тысячи. Одиноких, единственных в мире. Если мы не будем работать быстрее…

— Нам не хватает сопротивляемости. Проблема заключается в том, что много сотен поколений наша раса принимала мнимые ценности, противоречившие первобытным инстинктам. Чрезмерное усложнение и упрощение, все не на своем месте… Наша раса давно исчезла бы, не начни мы развивать ментальные способности. Некогда человек по фамилии Клеменс сконструировал механическую печатную машину. Идеальное устройство, имевшее лишь один недостаток — оно было слишком сложным. Пока она работала, все было превосходно, но когда-нибудь она должна была испортиться.

— Я знаю проблему старых машин, — подхватил Доусон. — Они так чудовищно сложны, что человек не может с ними справиться.

— Мы боремся с этим, — ответил Карестли. — Медленно, но успешно. Нас всего четыре тысячи, но мы уже знаем нужную терапию. Проведя в том времени шесть месяцев, ты станешь новым человеком. Сам убедишься, что терапия временем — пустяк, хотя совершенно необходимый.