Лебединая песня - [10]

Прямо к милому в штаны.

Пусть бы все там оторвала,

Лишь бы не было войны!

12.

Шел двадцать восьмой день пребывания младшего сержанта Василия Пеленочкина на гауптвахте. У читателя может возникнуть вопрос: как же случилось так, что Пеленочкин, фактически натолкнувший майора Пронина на мысль о реальности пополнения финансов, не только не был поощрен командованием, но даже не освобожден из-под ареста? На это есть только один ответ: не до того было. Его попросту забыли. Сам Пеленочкин, разумеется, не знал о том, что происходило за стенами "губы". События, о которых мы поведали читателю ранее, никак его не коснулись. Он исправно получал арестантский паек, не брился и понятия не имел ни об ультиматуме, ни о секретных приказах командования, ни тем более о своей роли в этой истории. И по-прежнему единственной мыслью, не дававшей ему покоя ни днем, ни ночью, была мысль о Лили.

И от этой мысли Пеленочкин страдал. Душевные страдания довели его до того, что он решил написать подруге письмо. И не просто письмо, а послание, и не просто послание, а в стихах.

Выпросив у караульного шариковую ручку, Пеленочкин расстелил перед собою на нарах пятидесятитавриковую бумажку. Местные деньги очень удобны тем, что изображение в целях экономии наносится только на одну сторону; вторая остается чистой и может быть использована как для деловых записей, так и для создания литературных произведений.

Пеленочкин задумчиво погрыз ручку и собрался с мыслями. Прежде чем излить в стихах свои высокие чувства, он хотел написать нечто возвышеннонейтральное. Или лирически-пейзажное. И у него получилось:

В краю, поэтами воспетом,

журчит прозрачная струя.

Гуляю я зимой и летом

и не желаю ни...

Тут Пеленочкин сообразил, что рифма получается не совсем приличная. Он чертыхнулся, густо зачеркнул написанное и стал старательно выводить новую строфу:

В Крыму, поэтами воспетом,

люблю служить, люблю гулять.

И потому, зимой и летом...

Странно, но ничего, кроме "мать", причем с эпитетом опять-таки малоприличным, ничего в голову не приходило. Пеленочкин застонал. Он начал подозревать, что с пейзажной лирикой совладать не сможет.

Пеленочкин зачеркнул вторую попытку и начал третье послание задушевное и лиричное. Шариковая ручка, ненадолго задержавшись над бумагой, нарисовала:

Люблю тебя, мою подругу,

Как лучезарную звезду,

Хочу опять пройти по кругу

и ощутить твою любовь.

Пеленочкин перечитал написанное. Все было как будто правильно, но "любовь" не рифмовалась. А то, что рифмовалось, не подходило для письма. Между тем неисписанного места на обороте пятидесятитаврикового банкнота оставалось совсем немного, в лучшем случае - на сонет (что такое сонет, Пеленочкин не знал). Других денег у него не было.

Истерзанный муками творчества, автор рухнул на нары и обхватил голову руками. Душевные муки, помноженные на творческие, стали вконец непереносимы. Пеленочкин подхватился с нар, грохнув ногой по двери "губы", вышиб ее и выбежал во двор. Отшвырнув караульного с криком: "Не могу больше, гады! " - арестованный сержант вскочил в седло стоявшего рядом с гауптвахтой велосипеда и был таков.

Тут следует отметить, что велосипед, угнанный Пеленочкиным, принадлежал командующему Ограниченного Контингента Русскоязычных Войск. А без присмотра он оказался потому, что еще до начала описываемых событий командующий отплыл в отпуск в Новороссийск. Что там с ним приключилось, не знает никто. Но велосипед действительно принадлежал ему.

13.

Пока Пеленочкин, находясь под арестом, предавался пороку стихосложения, события вокруг "Лебединой песни" продолжали развиваться. После краткого совещания о возмутительном поведении новоявленных налоговых инспекторов, девушки решили начать забастовку и объявить об этом всем заинтересованным сторонам, то есть военным и парламенту. В парламент отправилась Лили, избранная председателем стачечного комитета. Она вошла в здание Верховного Совета Крымской Республики с гордо поднятой головой. Что же касается военных, то их решили предупредить по-другому. Когда новая группа воинов подошла к площади, ее встретил огромный красочный плакат. На плакате был схематически изображен женский половой орган, запертый на висячий замок. Над изображением шла надпись: "Нет - оккупантам! ". Военные опешили.

А очередная чрезвычайная сессия парламента только-только возобновила работу, депутаты успели только по разу обложить друг друга и председателя непарламентскими выражениями, как в зал торжественно вошла Лили. Депутаты онемели. Может быть, потому, что Лили была в рабочей форме. То есть без всякой одежды. Она взошла на трибуну и зачитала заявление от себя и своих подруг, а также от поддержавших их пубхозов "Алые паруса" и "Ромео и Джульетта" о начале забастовки.

- Мы не позволим обращаться с нами, как с рабынями! - провозгласила Лили под конец. - Нет оккупантам! - после чего сошла с трибуны и покинула зал, оставив парламент в состоянии, близком к коллективному параличу.

Впрочем, парламентарии быстро опомнились. Группа депутатов-демократов заявила о немедленном начале бессрочной голодовки в поддержку требований бастующих. Другие депутаты тут же объявили о начале бессрочной голодовки с требованием забастовку отменить. И те, и другие мотивировали свои действия кризисом экономики, кризисом доверия и кризисом власти.