Лебедь - [22]

Они проговорили до двух ночи. Никогда и ни перед кем она так не откровенничала. Она говорила ему даже то, в чем сама не хотела себе признаться. Единственное, о чем она умолчала, – о том первом своем английском мальчике. Томми сидел тихо, держал ее за руку и слушал. Он казался Кэсси пришельцем из другого мира – так не похож он был на спортивных, загорелых пляжных мальчиков с квадратными подбородками и выгоревшими на солнце волосами, которых она привыкла видеть. Чувственность сквозила в каждом его жесте, в каждой черточке его красивого лица. У него была стройная фигура – впрочем, как и у многих ребят на пляже, но лицо… Романтическое, загадочное, цыганское. Длинные черные волосы забраны в красивый хвост, в ушах – серьги, в форме золотых подковок.

– Не знаю, как буду жить в Нью-Йорке, – жаловалась она ему. – Мне страшно. Я боюсь. Я привыкла жить на воле, у моря, на пляже. А там эта страшная бетонная квартира. Как тюрьма.

– Тебе бы понравилась жизнь в английском поместье. Кстати, ты ездишь верхом?

– Довольно часто. У меня лошадь в конюшне на Топанга-кэньон. Я люблю кататься вдоль моря. Но с этим тоже придется распрощаться. А у вас в Англии много земли?

– Много. Очень много. Сама увидишь.

«Сама увидишь». Эти слова запали Кэсси в самое сердце. Они были своего рода обещанием того, что в один прекрасный день Томми покажет ей свои владения. А может быть, они станут и ее владениями. Он рассказывал о своей далекой и непонятной английской жизни, и ей казалось, это она сама шагает по осенней подмерзшей грязи в странных сапогах под загадочным названием «ботфорты» и сидит в охотничьей засаде. И выходит замуж, и рожает английского ребеночка, которого у нее отобрали, и начинается прекрасная новая жизнь…

На прощание, перед тем, как сесть в такси, он поцеловал ее. Кэсси целовалась со многими, но поцелуй Томми показался ей совершенно особенным. Ее язык и ее губы словно сами собой, без участия воли, слились с восхитительным ртом Томми. Кэсси вдруг почувствовала страстное желание прижаться к этому крепкому телу, обвить эти синие джинсы своими длинными ногами. Рука ее потянулась к пряжке его ремня… Но тут загудел клаксон таксиста.

– Парень, так ты едешь или нет?

– Боюсь, мне пора. Послушай, Кэсси, завтра я должен уезжать с родителями в пустыню, но, когда вернусь, обязательно тебе позвоню.

– Но мы же переезжаем В Нью-Йорк. Как ты найдешь меня?! – закричала она вслед.

Он выглянул из окна машины.

– Не волнуйся. Найду. Вот увидишь.

Вот и все. Надо возвращаться домой. И только два коротких слова «Вот увидишь».

В эти оставшиеся до отъезда недели ей казалось, она встречает его повсюду. У тетушки в Шерман Оукс она была уверена, что это именно он катил тележку с товарами по залу супермаркета «Хьюджес». Но как, черт возьми, он мог оказаться в Шерман Оукс? В другой раз она была в гостях у одноклассницы, они загорали в шезлонгах около бассейна, и вдруг приятельница вскочила и сказала:

– Кэсси, прикрой грудь. Я забыла тебе сказать, к нам теперь раз в неделю приходит новый парень чистить бассейн.

Сама она побежала в дом, а Кэсси обернулась и увидела, как «новый парень» поворачивает за угол дома. И она готова была поклясться, что это Томми.

И еще два раза ей казалось, что она видит его – и в самых неподходящих местах. Наконец накануне отъезда в Нью-Йорк она не выдержала и пошла в гостиницу «Беверли Уилшир».

– Вы не знаете, – спросила она портье, – когда Лоуренсы собирались вернуться в гостиницу?

– Таких постояльцев у нас нет.

– Я понимаю. Но они жили тут совсем недавно, молодой человек с родителями. Они уехали, но скоро должны вернуться.

Портье был тверд как скала.

– Мне очень жаль, мисс, но у нас такие не останавливались.

Кэсси мало общалась с бабушкой Зиммерман. У нее были какие-то смутные полудетские воспоминания о пожилой женщине, несколько раз приезжавшей к ним в Калифорнию, которая почему-то постоянно на все жаловалась: солнце слишком жаркое, воздух из кондиционера слишком холодный, улицы слишком безлюдные, смога столько, что нечем дышать; но все это были цветочки по сравнению с Дорис Зиммерман во всей ее красе, да еще на «своей территории».

Вот уже пятьдесят лет она безвыездно жила в Верхнем Вестсайде, на углу Вест-энд-авеню и 97-й улицы. Отец Кэсси родился и вырос в этой квартире. Он часто говаривал, что именно открывавшийся из их окна вид на Гудзон был причиной того, что он приехал в Калифорнию и поселился на берегу океана. Кэсси с первого взгляда поняла, что надо очень сильно постараться, чтобы из окон квартиры Дорис Зиммерман разглядеть Гудзон. Конечно, можно высунуться из окна метра на полтора, да еще и изогнуться, как змея – только неизвестно, что случится раньше: увидишь долгожданный Гудзон или свалишься вниз Бог знает с какого этажа.

Бабушке явно не нравилась мать Кэсси, и Кэсси скоро почувствовала, что эта антипатия распространяется и на нее.

– Какая shiksa, – бормотала Дорис себе под нос, и было не очень понятно, кого она обзывает – мать или дочь. – А ты совсем не zaftig, никто тебя такую замуж не возьмет. – Это уже явно относилось к Кэсси: ее стройная, «непышная» фигура возмущала Дорис до глубины души. Кэсси, впрочем, совсем не понимала этих бабкиных филиппик, поскольку та густо пересыпала их словечками на идиш. – Это типичный shlemiel; пора вам познакомиться со всей нашей семьей, завтра к обеду соберется ganze meshpochen; и скажи своей матери, пусть скажет спасибо, что у нее такая shviger