Лебедь Белая - [12]

Я схватилась за щёки. Нет, не может такого быть. Что вы делаете, что делаете! Не надо! Ведь пролитую кровь обратно не подымишь. Не затворить раны, не вернуть души в холодные тела. И не кровь вы льёте – материнские слёзы! Остановитесь!

Дядька Малюта дёрнул меня за подол, и я повалилась на палубу. Перед глазами по-прежнему стоял Метелица. Нет, не стоял – падал, а угр перешагивал через него, выглядывая следующую жертву. Кто его остановит? Кто остановит?

Звонкая пощёчина встряхнула меня, и я задышала часто и глубоко. Дядька Малюта снимал с меня цепь и заглядывал в глаза, пытаясь отыскать в них хоть каплю разума… Отыскал.

– Беги, девка, – он заговорил быстро, словно боялся опоздать куда-то. – Ты уж не держи зла на нас, по дури вышло, по неведенью. Видать, Чернобог попутал, сбил с пути. Не серчай.

Он выхватил из-за голенища нож и сунул мне в дрожащую ладонь.

– Прыгай в воду, уйдёшь за спинами. А не уйдёшь, так Сварог всех нас рассудит! – и метнулся к сходням.

Не помню, как я прыгала в воду, как плыла, как потом выбралась на берег. Кто-то бросил мне на плечи рогожку, но я скинула её и побрела мимо причалов, отводя лицо от встревоженных взглядов. В горле застрял комок, и я никак не могла сглотнуть его. Я всё ещё видела Метелицу и слышала несущейся в спину крик дядьки Малюты: Беги, девка!Беги!..

Очнулась я в полутёмном закоулке, средь зарывшихся в небо высоких теремов. Я сидела на перевёрнутой колоде, а большой лохматый пёс лизал мне лицо. Грязная когтистая лапа совсем по-дружески лежала на моём колене, а карие глаза смотрели с сочувствием и пониманием. Пёс понимал меня.

Я потянулась к нему.

– Ты хороший. Ты очень хороший.

Пёс вильнул хвостом, а я обхватила его за шею и заплакала.

                                    4

Тесно сомкнутые шеренги ромейского строя надвигались неумолимо, подобно огненному шквалу лесного пожара – такие же красные и горячие. Солнца не было, – только сумрак, разлившийся по воздуху и по земле, и по червлёным щитам моей дружины. Серый сумрак. Мрачный. И лица мрачные, будто неживые – Малюта, Смеян, Добромуж, Метелица… Но этого быть не могло, ибо бой тот я хорошо помню. Не было в тот день мрака. Солнце только-только взошло над седловиной Карпатских гор, и принялось живо разгонять скопившийся в долине туман. Да и Метелицы в тот раз с нами не было, но почему-то сейчас он стоял рядом со мной, а красная линия щитов надвигалась…

Малюта что-то кричал, потрясая кулаками. Крика я не слышал, но видел, как шевелятся его губы – медленно, копотливо. Я потянулся к нему, но тело с трудом пробивалось сквозь вязкий воздух, а ноги тонули в траве как в болотной трясине. И не было силы вздохнуть, потому что сумрак сжимал грудь так, словно и не сумрак это, а кузнечные тиски.

Из темноты выскочила конница обров. К утробному грохоту копыт примешались дикие визги всадников, застучали стрелы по щитам. Ромейский строй на мгновенье замер, метнул пилумы и уже освобождённый от ноши зашелестел вырываемыми из ножен мечами. За дальним перевалом завыли волки, над головой закаркали вороны. Небеса разверзлись, в глазах полоснула молния. Загудели корны, с гор посыпались камни…

…И сквозь весь этот грохот я наконец-то услышал крик Малюты:

– Дыши-и-и-и!

– Деда, поди сюда…

Сначала я увидел вихрастую голову на фоне звёздного неба, и мне почудилось, что это Стрибог послал за мной своего внука, дабы помочь подняться в Сваргу. Потом возникла вторая голова, и уже другой голос по-стариковски прошамкал:

– Ты на поясе шарил? А может за пазухой чего есть?

– Не, деда, ни на поясе, ни за пазухой. Даже ножа нет.

– Жаль. По одёже видно, не простой смерд. Ладно, сымай с него сапоги и пойдём. Светает скоро.

Нет, это не Стрибожьи внуки, это падальщики. Те, кто обкрадывают пьяных да утопленников. Я хотел сказать, чтоб шли прочь, но изо рта вырвался лишь слабый стон.

– Деда, он живой! – испуганно вскрикнул вихрастый.

– Знамо дело живой. Грудь-то вздымается. Сымай с него сапоги!

– Деда, он и не пьяный. Вином от него не садит.

Старик нагнулся ниже, потянул носом. Потом приложил шершавую ладонь мне ко лбу, к щеке, нащупал живчик на шее и долго ловил пальцами слабые токи крови. Я хотел оттолкнуть его руку, уж больно крепко сдавил старик горло, но сил пошевелиться не было.

– И то верно… Он, случаем, не из давешних, не из тех, кто сечу учинил за причалами? Князь велел таких славливать да к нему на правеж вести… Слышь, Поганко, ну-ко пособи мне…

Вдвоём они приподняли меня за плечи и прислонили к перевёрнутому рыбацкому челну. Старик принялся деловито шарить по одёже, а мальчишка заглядывал мне в глаза. Что уж он там хотел сыскать – не ведаю.

– Крови на ём нет, и ран свежих тоже, – шелестел старик. – Может он не из ихних. Хотя шрамов не счесть. Смотри, какие рубцы на грудине.

– Гридень, сразу видать! – уважительно кивнул мальчишка. – Может, воевода какой, али сотник. Сапоги-то на ём богатые.

– Вот на правеже князь и разберется, кто он есть, сотник али воевода. Сапоги хоть и богатые да поистёрлись, много за них не получим. А если он из тех самых, то ещё и денежку дадут. Ну-кась, подкати тележку, грузить будем.