Льды и люди - [39]

Было решено поиски прекратить…

…Раннее утро. „Фока“, покачиваясь на крупной зыби, уходил на юг под парусами и паром. Все сильней лиловела земля и заволакивалась испарениями моря.

Все ушли спать. На мостике остались Альбанов и я. И наступила минута… — Земля на севере предстала такой же, какою ее завидели впереди: не то облако застывшее, не то пологие горы встали над морем. В моем мозгу быстрым вихрем пронесся весь минувший год. И снова встало ушедшее мгновение, когда на мостике вскричали:

— Смотрите, смотрите, — ведь это земля!

Тогда рядом со мной стоял Седов. Он стремился к ней больше всех и отдал ей себя раньше всех. Теперь не он правит „Фокой“, а я. Со мной рядом стоит Альбанов, до этого года о Земле Франца-Иосифа не думавший вовсе.

Звезда привела этого человека изо льдов — на „Фоку“, Седова — к могиле на далеком острове.

— Прощай, Седов, прощай, суровая страна!“

■

Ледокол „Седов“. Стою на баке и смотрю, как перевертывающиеся от ударов форштевня облепленные бурыми водорослями льдины сбивают краску. После каждого удара появляются широкие царапины на сделанной Володей Дьяконовым в Архангельске, перед отходом на архипелаг, надписи на носу:

„ГЕОРГИЙ СЕДОВ“.

До Северной земли льды, пожалуй, совсем сотрут ее. Ничего, — в Архангельске сделаем новую. Память о смелом лейтенанте, отдавшем жизнь архипелагу, не исчезнет.

Советский ледокол „Седов“, третий раз сокрушающий льды у берегов архипелага, служит живым памятником ему.

В 1929 году „Седов“ ходил Британским каналом искать на расположенном у северного полюса море королевы Виктории могилу Седова.

Второго февраля 1914 года Пинегин записал в свой дневник поэму о полярных просторах:

„Без промедления, без торопливости

Мне шепнуло сквозь ночь —

И явственно перед рассветом

Пролепетало мне тихое слово

Пленительное: Смерть.

(Уот Уитмен.)

„Второго февраля — пасмурный рассвет.

Седов с утра ушел на разведку, в половине двенадцатого вернулся.

Дорога тяжела. Вчерашняя буря намела большие сугробы. Снег еще не успел затвердеть. С лицом бледнее обыкновенного Седов поднялся на корабль. В полдень Седов вышел в кают-компанию с приказом.

Визе прочитал приказ вслух. Власть начальника Седов передавал Кушакову, руководство научными работами — Визе.

Седов несколько минут стоял с закрытыми веками, как бы собираясь с мыслями, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо слов вырвался едва заметный стон, а в углах сомкнутых глаз сверкнула слеза. Седов с усилием овладел собой, открыл глаза и заговорил сначала отрывочно, потом спокойнее и плавнее. Голос затвердел.

— Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждал меня относительно здоровья. Это правда, я выступаю в путь не таким крепким, как хотелось бы в этот момент. Сейчас мы начинаем первую попытку русских достичь полюса. Но я прошу, не беспокойтесь о нашей участи. Если я слаб, спутники мои крепки. Если я не вполне здоров, то посмотрите на уходящих со мной: они так и пышут здоровьем. Даром полярной природе мы не сдадимся!

Седов помолчал.

— Совсем не состояние здоровья беспокоит меня, а другое: выступление к полюсу без средств, на какие я рассчитывал. Сегодня для нас и России великий день. Разве с таким снаряжением надо итти к полюсу? Вместо 80 собак у нас только 20. Одежда изношена, здоровье надломлено.

Седов старался в конце речи ободрить больных цынгой.

— Жизнь теперь тяжела; стоит самая суровая пора. С восходом солнца исчезнут все ваши болезни. Полюсная партия вернется благополучно, и все мы тесной семьей, счастливые сознанием исполненного долга, вернемся на родину.

Все стояли в глубоком молчании. Я видел, как у многих навертывались слезы. После прощального завтрака Седов встал первым:

— Нужно итти!

Все, способные двигаться, под лай и завывание рвущихся собак пошли на север. В мглистом воздухе глухо стучали пушки. У северного мыса Гукера, в семи километрах от „Фоки“, мы простились с уходящими на полюс.

— Так до свиданья, а не прощайте!

— Да!

Еще несколько салютов из револьвера, и темные полоски трех нарт стали таять в сгущавшейся темноте великого ледяного простора…“.

Месяц спустя, шестого марта в дневнике Пинегина имеется такая запись:

„После утреннего кофе мы собрались, как все эти последние дни, — стрелять нырочков в полыньях: но, заспорив, задержались.

Штурман махнул рукой на спорщиков и, закинув за спину винтовку, вышел. Через пять минут он вбежал с искаженным лицом.

— Да что же это такое! Георгий Яковлевич возвращается. Нарта с севера идет.

Выбежав, в чем были, остановились у метеорологической станции. Нарта миновала мыс. Только одна нарта. И около нее только два человека. Впереди собак шел Линник; сзади, поддерживая нарту с каяком, — Пустошный. Седова нет.

— Где начальник?

— Скончался от болезни, не доходя до Теплиц-Бая. Похоронен на том же острове.

Линник и Пустошный — с черными обмороженными лицами без улыбки, изможденные, исхудавшие, откинули назад капюшоны малиц…“.

■

У острова Елизаветы цынга окончательно надломила силы Седова. Тогда он приказал матросам Линнику и Пустошному привязать себя к нартам и продолжать гнать собак на север. Приходя в себя из полузабытья, Седов хватался за компас. Он все боялся, чтобы матросы, воспользовавшись бредом, жалея его, не повернули обратно. На их уговоры итти обратно в бухту Тихую Седов упрямо повторял: