Лазурное море - изумрудная луна - [35]

И прежде чем двинуться к борту белого корабля, что рассекал просторы неба и раздвигал волны алмазных песков, он обернулся к Тору, чтобы сказать:

— Мы покидаем Даррэс. В этом месте больше нет сокровища, которое я так искал. Теперь призраки пребывают лишь в воспоминаниях о восхождении малахитового града. И совсем скоро их гнев рассеется, оставляя после себя лишь каменные руины, что со временем поглотят пески.

IV

Грезы — это лунный свет мысли.

Ж. Ренар

Иветта видела проскальзывающие тени прошлого, слышала эхо голосов тех, кто покинул мир, погрязший в черноте кровавой ночи, и ощущала на своей коже беспредельное огниво, восстающее буро-красной стеной пламени, сжигающим землю и иссушающим воду. Истощенная, обожженная и лишенная, она наблюдала, как кострище уносило жизни самых близких для нее людей, смотрела остекленевшим, пустым взором и внимала ужасающим крикам, что навсегда остались в ее памяти. С этими криками она просыпалась глубокими ночами, чувствуя невыносимую боль в горле от собственного рева, и давилась в черноте ночной слезами, что не высохли и по прошествии стольких лет. Пронзительные крики, смешанные со стенанием и мольбою преследовали ее по пятам, и со временем стали частью сущности, поселились в тени ее силуэта, мельтешили в бездонном изумруде морских глаз. Она вновь была маленькой и беззащитной девочкой, оставленной на съедение гиене судьбы, одинокой и презираемой. Иветта смотрела, как языки пламени вкушают плоть и облизывают длинные волосы женщин, поедая искусно-заплетенные толстые косы, смотрела завороженным и застывшим взором, как сдирают завихрения пламени с музыкальных инструментов резьбу с морскими существами и девами воздуха, воздымающими руки к лунному лику, украшающую древесное покрытие, как тают в алебастровом и агатовом пепле, поцелованном звездами, расписные покрывала, увешивающие шатры. Дорогой бархат с орнаментной традиционной вышивкой, обхватывали острия жара, очерняя в копоти золотые и красные нити свадебного наряда, обжигая бело-лунные жемчужины и пурпурная мантия, которой покрывали волосы невесты, тлела в пылающих перьях. Традиционные украшения в форме крохотных ромбов из бриллиантов, которыми унизывались волосы суженых, осыпались сверкающим дождем в белые пески, ладьевидные серебряные сосуды с соками алоэ и розовыми маслами раскалывались на части и плавились, стирая строгие черневые узоры, плетущиеся по бортам, сушеные бутоны гиацинта и розы, и специи увядали в углях. Кожаные налучья, усыпанные жадеитом и бесценные стрелы из черной древесины пожирал огонь, налобные украшения на конях сгорали, и молодые гнедые жеребцы вскидывали копыта, вставая на дыбы, пытаясь сбросить с себя горящие седла и обжигающие бока золотые стремена.

— Иветта, — истерзанно закричал мужчина, подхватывая опаленной рукой ее за поясницу, все еще кровоточащую от открытых ран, нанесенных когтями златого барса, накинувшегося на нее. Человек уложил ее худощавую фигуру себе на одно плечо, устремляясь в то же мгновение прочь в темноту песчаных каньонов, в надежде, что оманские всадники побоятся последовать за одним из беглых рабов, не рискнут жизнью, пробираясь сквозь смертельные скалы, меж которых обитали дикие леопарды и черные призраки, жаждущие утянуть с собой трепещущие от страха души в свои полуночные пристанища. Она узнала человека, пришедшего за ней, близкий друг отца, что сопровождал и помогал ее семье на протяжении всего пути с приграничных территорий Северных Земель. Именно он смог обеспечить их местами на последнем подземном поезде, после того как бело-серебряный вагон тронулся с места, вся подземная станция была подорвана, чтобы пограничники британской армии не смогли последовать за ними.

Девочка молчала, и лишь где-то на краю сознания понимала, что тепло на ее щеках были пролитыми по ушедшим родителям слезами. Она ничего не видела за густой дрейфующей в змеиных и кольцевидных образах дымкой, и рука ее бессознательно потянулась вперед, дрожащие ноги не слушались, когда девочка начала с силой отталкиваться от цепких удерживающих ее ладоней, вцепившихся в горящие от возбуждения чресла, разрывать ткань на плечах человека, пытающегося спасти жизнь единственному выжившему ребенку из их странствующего каравана. Она едва ощущала себя в собственном теле, в ушах звенело, и кровь вскипала в жилах, готовая просочиться через слезные протоки в уголках глаз.

— Отпусти меня! — шипела она сквозь стиснутые зубы, отбиваясь как раненая тигрица. Иветта билась в стальных тисках его мышц, кусалась, и оцарапывала шею, где колотились о загоревшую, сухую кожу голубые вены, желая разодрать суставы, вырвать трепыхающийся кадык на его горле. Но мужчина только ускорился, ловко и уверенно маневрируя между узкими скалистыми проходами, в которых халцедоновые острые наконечники природных кристаллов ловили в своих гранях каскадный свет рдяного полумесяца. Когда Иветта заорала от бессилия и злобы, гнева, восстающего в душе бесформенными и безобразными существами, которые завладевали рассудком и сердцем, очерняя первозданную чистоту, она чувствовала, что начинает задыхаться, а мышцы пробивала невыносимая ломка, ей казалось, что кости раздалбливают металлическими топорами. Но голос растворялся в безжизненной и гнетущей толще непроницаемого аспидного дыма. Тело оплетали черные змеи, чья шкура была огнем, съедали пламенем кожу, оставляя отвратительные рубцы.