Лазоревая степь (рассказы) - [39]

— Ну, метись от меня ветром, да помни, косой выволочек, чуть что — другой глаз выдолблю и повешу!..

Понял и Петька, что агитацию нужно вести осторожнее. Дня два старался загладить свой поступок: расспрашивал у Долбышева про батьку, про то, в каких краях бывали, но хохол хранил упорное молчание, глядел на Петьку подозрительным, исподлобья, взглядом, цедил сквозь сжатые зубы скупые слова. Однако Петькина услужливость и благоговение перед ним, перед Долбышевым (который родом сам не откуда-нибудь, а из Гуляй-Поля и жил с Нестером Махно прямо-таки в тесном суседстве), его растеплили, разговаривать стал он с Петькой охотнее и через день выдал ему карабин и 80 штук патрон.

В этот же день, перед вечером, сотня стала привалом неподалеку от слободы Кошары. Долбышев выпряг из тачанки коня; подавая Петьке цыбарку[5]), сказал:

— Скачи, хлопче, вон до энтих верб, там пруд, почерпни воды, кашу заварим!

Петька, стараясь сдержать прыгающее сердце, сел верхом и мелкой рысью поскакал к пруду.

„Доеду до пруда, а оттуда в гору и айда“, — мелькнула мысль.

Доехал до пруда, обогнул узкую, полуразвалившуюся плотину, незаметно бросил цыбарку и, ударя коня каблуками, выскочил на пригорок. Словно предупреждая, над головой взыкнула пуля, около становища хлопнул выстрел; Петька помутневшим взглядом смерил расстояние, отделявшее его от становища: было немного более полверсты.

Подумал: „Если скакать на гору, то непременно настигнет пуля“. Нехотя повернул коня, поехал обратно.

Долбышев, подвесив на кончик дышла казанок с картофелем, глянул на Петьку, сказал:

— Будешь баловать — убью! Так и попомни!

VII

Ранней зарей Петьку разбудил воющий гул голосов. Проснулся, сбросил с тачанки попону, которой укрывался на ночь. В редеющей синеве осеннего дня перекатами колыхался крик.

— Дядька, что за шум?

Долбышев, стоя на козлах во весь рос, махал лохматой папахой и багровый от натуги орал:

— Батькови здравствовать!.. Ур-ра-а!..

Петька привстал, увидел, как по дороге, запряженная четверкой вороных, катится тачанка. С лошадей белая пена комьями, кругом верховые, а сам Махно, раненый под Чернышевской, держит под мышкой костыль, морщит губы — то ли от раны, то ли от улыбки. С задка тачанки ковер до земли свесился, пыль растрепанными космами виснет на задних колесах.

Мелькнула тачанка мимо, а через минуту только лишь пыль толпилась вдали по дороге, да таял, умолкая, гул голосов.

VIII

Прошло 3 дня. Вторая группа продвигалась к железной дороге. По пути не было ни одного боя. Малочисленные красные части отходили к Дону. Петька ознакомился со всей сотней: из полтораста человек 60 с лишним были перебежчики-красноармейцы, остальной народ — с бору да с сосенки.

Как-то на ночевке собрались у костра, под гармошку выбивали дробного трепака. Сухо покрякивала под ногами земля, охваченная легоньким морозцем.

Долбышев ходил по кругу в присядку, щелкал по пыльным голенищам ладонями и тяжело сопел, как запаленная лошадь.

Потом, расстелив шинели и кожухи, легли вокруг огня. Пулеметчик Манжуло, прикуривая от головни, сказал:

— Есть такие промеж нас разговоры: болтают, что через шахты поведет нас батько до румынской границы, а там кинет войско и один уйдет в Румынию.

— Брехни это! — буркнул Долбышев.

Манжуло ощетинился, обругал Долбышева матерком, тыкая в его сторону пальцем, крикнул:

— Вот он, дурочкин полюбовник! Возьми его за рубь двадцать! А ты, свиной курюк, думал, что он тебя посадит к себе на тачанку?..

— Не может он кинуть войско!.. — запальчиво крикнул Долбышев.

— Раздолба!.. отродье Дуньки грязной!.. Ведь не пустит румынский царь на свою землю двадцать тысяч! — белея от злобы, выкрикнул пулеметчик. Его поддержали.

— Верно толкуешь!..

— В точку стрельнул, Манжуло!..

— Мы до тех пор надобны, покель кровь льем за батьку, да за его любовниц, каких он с собой возит…

— Го-го-го… Ха-ха-ха… Подсыпай ему, брательник! — понеслись над костром крики.

Долбышев встал и торопливо пошел к тачанке сотника. Вслед ему пронзительно засвистали, заулюлюкали, кто-то кинул горящее полено.

Наушничать пошел… Ну, ладно… подойдет бой, мы его в затылок шлепнем!

Петька увидал, как сотник Кирюха шагает к костру, и отодвинулся подальше от огня.

— Вы што, хлопцы? Кто из вас по петле соскучился?.. Кому охота на телеграфных столбах качаться? А ну, говорите!.

Манжуло привстал с земли, подошел к сотнику в упор, сказал, дыша часто и отрывисто:

— Ты, Кирюха, палку не перегинай! Она о двух концах бывает!.. Прищеми свой паскудный язык!

— А ну, пойдем в штаб!

Кирюха ухватил пулеметчика за рукав, но кругом глухо загудели, привстали с земли, разом сомкнулась сзади сотника стена лохматых папах.

— Не трожь!..

— Душу вынем!..

— Тебя вместе с штабом вверх колесами опрокинем!

Кирюху понемногу начали подталкивать, кто-то, развернувшись, звонко хлестнул его по уху. Синий кафтан сотника треснул у ворота. Брякнули затворы у винтовок. Сотник рванулся, в воздухе повис стонущий крик:

— Сполох!.. Изме…

Пулеметчик зажал ему ладонью рот, шепнул на ухо:

— Уходи, да помалкивай… Пулю в спину получишь!

Расталкивая скучившихся махновцев, провел его до первой тачанки и вернулся к костру.