Лайзл и По. Удивительные приключения девочки и ее друга-привидения - [20]

– Да, – помедлив, ответило По. – Он сказал, что ему надо домой. В какое-то место, где растет ива. По его словам, там он сможет отдохнуть. Обрести покой. Еще он сказал, что ты сможешь доставить его туда.

Лайзл какое-то время сидела очень тихо… Она была так неподвижна и так бледна, что По даже несколько испугалось, хотя давным-давно уже отвыкло бояться живых. Живые – они ведь такие хрупкие, они так легко гибнут и распадаются… У них кости, способные ломаться, непрочная кожа и еще эти сердца, которые вдруг отказываются работать, испускают тихий вздох и переворачиваются верх тормашками…

Кажется, с Лайзл именно это и собиралось случиться. Она сидела в постели, скомкав у пояса тонкое одеяло, и была очень похожа на готовое вот-вот разбиться стекло. А привидению очень не хотелось, чтобы это произошло.

Кажется, Узелок тоже что-то почувствовал. По увидело, как расплывчатая косматая тень расплылась еще больше, снова обрела четкость, расплылась, опять уплотнилась… Это Узелок пытался слиться с Лайзл, только у него не получалось. За живыми такое водилось, они всегда были сами по себе – и никаких вариантов. Они не умели сливаться. Они умели быть только самими собой. Иногда, по правде говоря, у них даже и это толком не получалось.

– Значит, я должна отнести его прах к иве и пруду, – вдруг прошептала Лайзл, и в ее голосе звучала уверенность. – Я должна похоронить папу рядом с мамой, и тогда его душа отправится дальше… в Иную Жизнь.

Она смотрела прямо туда, где у По полагалось находиться глазам, не будь оно привидением. И вновь По ощутило, как самая сердцевина его сущности затрепетала в ответ.

– А ты мне поможешь, – докончила Лайзл.

Вот к этому привидение оказалось не готово.

– Я? – несчастным голосом выговорило оно. – С какой стати?

– С такой, что мы ведь друзья, – ответила Лайзл.

– Друзья, – повторило По. Слово показалось ему совсем незнакомым. Что-то шевельнулось в запечатанной глубине памяти, возникли смутные отзвуки внезапного смеха, запах толстой вязаной шерсти, что-то мокрое на щеке… Мы играли в снежки, внезапно сообразило По и даже удивилось, откуда всплыли эти слова. Оно целую вечность их не вспоминало. Так долго, что миллионы звезд успели разлететься пылью и вспыхнуть опять… – Ну ладно, – сказало По, никак не ждавшее, что во всей Вселенной у него снова заведется хотя бы один друг. – Я тебе помогу.

– Я знала, что ты мне не откажешь! – вскрикнула Лайзл и хотела обнять привидение, по ходу дела чуть не свалившись с кровати, потому что вскинутые руки не нашли опоры. Однако потом у нее внутри ни дать ни взять что-то поникло, она откинулась на подушки и с отчаянием проговорила: – Вот только зряшная это затея. Ничего у нас не получится. Как мне папу под ивой похоронить, если мне с чердака-то спускаться запрещено? Сколько месяцев я уже тут сижу под замком! Августа знай твердит, будто снаружи повсюду такая жуть, что меня тут держат ради моей же безопасности. А дверь запирается снаружи. И ее отпирают всего дважды в день, когда Карен мне приносит поесть…

Карен была одной из служанок, которых Августа наняла на денежки отца Лайзл. Дважды в день она одолевала винтовую лестницу, неся поднос, на котором зачастую красовался лишь крохотный обрезок слишком жесткого мяса – объедки, оставшиеся от трапезы самой Августы, – да чашка молока размером с наперсток.

Что касается Августы, она ни разу не посетила падчерицу за все тринадцать месяцев ее заключения на чердаке. У нее было целых три служанки, ей через день меняли прическу, но она только и жаловалась, как «объедала» ее падчерица; ей было положительно не по средствам кормить «этого крысенка на чердаке».

По некоторое время молчало. Потом поинтересовалось:

– В какое время она обычно приносит поднос?

– Перед рассветом, – ответила Лайзл. – В это время я еще сплю.

– Предоставь ее мне, – сказало привидение, и девочка поняла, что не ошиблась, наградив гостя с Той Стороны званием своего самого лучшего друга.

Глава десятая

Карен Мак-Лафлин очень не нравилось ходить на чердак. Чтобы добраться туда из кухни, приходилось одну за другой одолевать три лестницы и потом еще длинную череду узеньких деревянных ступеней. Да еще с подносом в руках!

А всего менее ей нравилось встречаться с Лайзл. Эта девчонка своим бледным-бледным личиком и огромными синими глазищами попросту нагоняла на нее оторопь. Она никогда не плакала и не кричала, не закатывала истерик, даже не жаловалась, что ее заперли на чердаке. Обычно она просто сидела и смотрела на Карен, и той делалось жутко. Все было как-то неправильно. Не так, как следовало быть!

С этим соглашалась даже Милли, кухарка.

«Неестественно это! – говаривала она, поливая кипятком бульонный кубик, чтобы получился супчик для Лайзл, или разбивая большим молотком жир и хрящи, чтобы девочка, по крайней мере, смогла их раскусить, не переломав зубы. – Маленькие девочки не должны содержаться на чердаках, словно летучие мыши на колокольне. Будет нам всем от этого большое несчастье, вот увидите!»

Еще Милли всякий раз говорила, что «с этим нужно что-то делать», правда, дальше благих намерений у нее дело не шло. Времена стояли нелегкие, работу поди подыщи, люди во всем городе либо голодали, либо были близки к тому. И если служанкам в доме Августы Морбауэр приходилось мириться с бледной синеглазой девочкой на чердаке – что ж, значит, и быть по сему. Худшие вещи с людьми иной раз происходят!