Лавровы - [3]

Дома его особенно не отговаривали. Мать сказала что-то очень неестественное:

— Как гражданка, я горжусь и отпускаю, но как мать — я испытываю горе.

Брат, как всегда, стал длинно философствовать:

— Боря — обыкновенный, нормальный человек, и это его счастье. По крайней мере он будет просто где-нибудь служить, женится…

В его словах звучало, как всегда, презрение к обыкновенному, нормальному Боре. Сам Юрий считался в семье будущей знаменитостью.

Отец проговорил:

— Значит, ты хочешь на фронт? — И, по обыкновению, повторил: — Хочешь на фронт?

Но тут же на него прикрикнула мать, и он замолчал, как будто в чем-то провинился.

Юрий до сих пор жил на счет родителей, а Борис с четырнадцати лет зарабатывал сам. В прошлом году он получал огромные деньги — тридцать рублей в месяц, да еще обед у кухмистера Ланцуцкого за то, что тянул двух его оболтусов. Деньги он отдавал родителям. Это считалось правильным, естественным, потому что, в отличие от Юрия, Борис был обыкновенным.

Дома Борис не стал рассказывать о встрече с Николаем Жуковым. Он вообще мало о чем рассказывал дома.

Надо поскорей уходить на фронт. Солдатом — так солдатом. Сережа Орлов идет в военное училище. Он уже сейчас нацепил на гимназическую фуражку офицерскую кокарду, ему не терпится. Но шнурки вольноопределяющегося — романтичней. Грушницкий у Лермонтова сразу потерял всякий интерес для княжны Мери, когда надел офицерские погоны… Об экзаменах Борис не беспокоился, как и все другие молодые люди, пожелавшие идти на фронт добровольцами. Ясно, что учителя всем постараются поставить наилучшие отметки. Экзамены будут самые легкие. Только бы скорей…

Прошел трехмесячный срок, назначенный для победы белобилетчиками и тыловиками, а где-то там, где окопы и землянки, уже случилась беда — шептали, что погибла армия генерала Самсонова, что армия Ренненкампфа бежит из-под Кенигсберга. Эшелоны, полные раненых, приходили в Петербург. Кое-кто из офицеров в пьяном виде уже запевал: «Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить…» Но все это шло мимо Бориса. Он готовился к выпускным экзаменам, и они начались в январе.

В эти январские дни брат Юрий однажды подсунул Борису журнальчик, в котором напечатан был рассказ под названием «Странный закон». Автор утверждал, что большинство людей создано для низменных дел — то есть для труда и для войны, а меньшинство — для возвышенных идей. Большинство должно служить меньшинству, ибо в нем, в этом меньшинстве, — дух жизни, соль земли и еще что-то очень высокое. Юрий восхищался этим рассказом.

— Это — о Боре. Он создан для войны.

Юрий, конечно, создан для возвышенных идей.

Ну и к черту! Борис не хотел спорить. Когда он начинал думать о том, что его ждет, мысли путались. Он знал только одно — существовать так, как его родные, он больше не может. Нужно уйти, нужно самому испытать то, о чем пишется в военных корреспонденциях. Пусть он обыкновенный. Он сам хочет быть обыкновенным — как все.

III

Второго апреля 1915 года веселая музыка духового оркестра проводила маршевую роту Первого запасного пехотного полка с Охты к товарным платформам Варшавского вокзала. Там Борис простился с отцом, матерью и братом и сел в теплушку. Семнадцатого апреля, шагая в ногу со своим отделением, он подходил уже к местечку Красносельцы на берегу реки Оржиц. Над ним распростерлось польское небо, воздух был теплый. Пыль, поднятая тяжелыми сапогами русских солдат, вставала над песчаной дорогой, оседая на лица, руки, плечи.

На красносельском фольварке за Оржицем стояли недолго. Краткая команда — и маршевая рота двинулась дальше, туда, откуда доносились редкие выстрелы. За пять верст от позиций молоденький прапорщик тихим голосом отдал приказ: «Не курить!» — и солдаты, еще преувеличивавшие (так же, как и прапорщик) опасности войны, побросали цигарки и окурки.

Полк, в который назначен был Борис, занимал позиции в деревне Единорожец, в восемнадцати верстах от Прасныша и в семи — от германской границы. Этот полк входил в состав того корпуса, который отстоял Варшаву, ринувшись в атаку прямо из вагонов только что прибывшего на выручку эшелона. Участников варшавских боев было в полку уже совсем мало: те, что не погибли под Варшавой, пали в боях у Лодзи.

Борис даже и не думал об усталости или о страхе. Он был твердо уверен в том, что снаряды и пули могут убить кого угодно, только не его: ему недавно исполнилось восемнадцать лет. Не задумывался он и над тем, почему и для чего делается все то, в чем он участвует. Он был счастлив, что вырвался из домашней духоты, а что касалось общего положения дел, то его вполне удовлетворяли официальные объяснения.

Затишье кончилось первого июня. В этот день полк под ураганным огнем германской артиллерии оставил Единорожец и отступил на вторую линию окопов. Немцы производили усиленную разведку. Германские аэропланы кружили над русскими позициями и, высмотрев батарею, пускали сигнальные ракеты, разноцветными лентами повисавшие в воздухе. Артиллерия пристреливалась, и эта пристрелка давала много работы для русских врачей, фельдшеров и санитаров. Контратаки русских полков двенадцатого и тринадцатого июня не дали никакого результата: немцы не оставили занятых позиций.