Лавров - [21]

Все последующее изложение в статье Чернышевского — это популярное раскрытие с позиций материалистически трактуемого антропологизма идеи единства человека как природного, материального существа, категорическое отрицание (так или иначе допускаемой Лавровым) свободы воли, настаивание на методе анализа «практической философии», нравственных понятий в духе естественных наук, последовательное проведение принципа детерминизма.

Лавров с вниманием и уважением относился к публицистической деятельности Чернышевского, в ряде случаев (уже в 1858 году!) ссылался на его работы, но в области философии он считал себя, конечно, более компетентным. Отсюда и характер его отношения к критике Чернышевского. По существу дела он ответил ему в статье «Что такое антропология» в октябрьском номере «Русского слова». Изложив — не без упрощения — точку зрения материалистов на явления чувства, мысли, воли, знания и творчества, Лавров воспроизвел (пожалуй, чуть утрированно) основные положения Чернышевского — правда, без всякой ссылки на него. Выступая против того, чтобы считать все мировые явления видоизменениями одного первоначала — движущейся материи, вещества, Лавров писал: «материалисты вредят научному исследованию, постоянно выставляя за исходную точку то, что может быть лишь окончательным результатом этого исследования. Одна ли сущность присутствует во всех явлениях, доступных ему, две ли или большее число — до этого науке дела нет». Материализм Лавров считает возможным допустить лишь в качестве гипотезы.

Уже с прямыми возражениями Чернышевскому Лавров выступил в написанной два месяца спустя статье «Ответ г. Страхову», помещенной в «Отечественных записках». Основное содержание статьи составляла полемика с главным ниспровергателем идей Лаврова с позиций идеализма — Николаем Николаевичем Страховым. Страхов посвятил брошюре Лаврова статью в июльском номере журнала «Светоч»; в ней он писал, что в Лавровских «Очерках…» нет ни полноты, ни отчетливости, ни строгого метода; что некоторые идеи Лаврова схожи с идеями Гельвеция; что вопрос о свободе воли остался неразрешенным… Ответив Страхову, Лавров отозвался и на некоторые замечания Чернышевского.

Правда, заявляя, что он не может согласиться со всеми построениями Чернышевского, Лавров отказался нападать на пункты, в которых он расходится с ним, — прежде всего потому, что «все мы еще не вполне высказались, а во многих случаях и не можем этого сделать» (намек на цензуру). Что же касается замечаний Чернышевского в его адрес, то Лавров посчитал их весьма незначительными, но тем не менее не принял их. Так, по поводу обвинения его в эклектизме Лавров заявил, что ответом на него будет вся совокупность его работ, ибо «опрометчиво судить по отрывочным трудам, насколько мысль автора цельно охватила различные предметы своего исследования».

22, 25 и 30 ноября 1860 года Лавров выступает в зале Пассажа с публичными лекциями по философии в пользу Литературного фонда.

Для России, для русского просвещения это было явление неординарное. В 1850 году философия — «при современном предосудительном развитии этой науки германскими учеными» — была признана николаевскими властями бесполезною для России и даже вредною. Кафедры философии были упразднены, а от всей науки оставлены лишь логика и психология, порученные попечению профессоров богословия, которые должны были «сроднить» их с истинами откровения. И вот теперь — впервые с той поры, да чуть ли не вообще впервые в истории отечественной культуры — светское лицо обращалось к многочисленным слушателям с публичным словом о философии.

Вопрос о чтении этих лекций был решен, по-видимому, еще в начале ноября. По позднейшему свидетельству самого Лаврова, их устройству немало способствовал И. С. Тургенев. 12 ноября Е. А. Штакеншнейдер записывает: «Лавров собирается читать публичные лекции о философии в пользу Общества Литературного фонда. Мне страшно. Я так от всей души желаю Петру Лавровичу полного успеха, по боюсь, что он иметь его не будет. Что массе не только до философии, но и до поэзии и искусства?.. И будет глас его — глас вопиющего в пустыне». Предсказание это не сбылось: чтения Лаврова имели успех.

Уже на первой лекции зала была полна, присутствовали даже священники. Привлекал, конечно, и сам предмет чтений — «Что такое философия в знании?». Но еще больше — фигура, личность лектора — офицера, полковника артиллерии, профессора математики. Глазам слушателей предстал рослый, в полной военной форме, со всеми знаками отличия, энергичный человек, с рыжими бакенбардами, сильно — при возбуждении — картавящий и тем не менее речистый, умеющий держать публику в неослабном напряжении. По отзывам очевидцев, читал Лавров просто, плавно, с полным самообладанием. Читал он сидя, спокойно, не напрашиваясь на аплодисменты ни модными фразами, ни эффектной жестикуляцией. В общем, успех был несомненный (хотя из трех лекций первая была довольно суховатой).

Уже в начальных фразах Лавров высказал свое убеждение в необходимости и полезности философского знания для русской публики: «Милостивые господа! Не знаю, имею ли я право благодарить вас за ваш благосклонный прием. По крайней мере я чувствую, что сделал еще слишком мало, чтобы заслужить его. Я в нем вижу лишь сочувствие к тому предмету, во имя которого мы сошлись сюда побеседовать. Он всегда имел чарующую привлекательность для всего, что стремилось жить и развиваться; он всегда казался страшным и опасным для тех, кто опирался на отжившие начала. И сегодня есть чему порадоваться: сегодня в первый раз после долгого молчания среди русской столицы, в среде светского русского общества, в живой русской речи самостоятельно и независимо произносится слово