Лавочка закрывается - [181]

— Что вы здесь делаете? — воскликнули оба.

— Я? Что здесь делаете вы? — ответили оба.

Они разъехались и стали удаляться друг от друга.

— Капеллан, не выходите отсюда! — закричал Йоссарян, обернувшись и приставив ко рту сложенные трубочкой ладони. — Там опасно. Война. Спускайтесь вниз!

— Идите вы в жопу! — крикнул капеллан, недоумевая, откуда вдруг у него взялись эти слова.

Когда эти слова сорвались с его губ, он вдруг почувствовал, что им внезапно овладел дух свободы, который показался ему фанатичным. Поднявшись в последнем лифте, он обнаружил, что стоит лицом к проезду, заполненному транспортом и спешащими пешеходами; увидел он и крутую лестницу из кованого чугуна, уходящую вверх короткими пролетами, которые переходили в закругляющиеся площадки; заканчивалась лестница платформой перед выходом с массивной металлической дверью. Поднимаясь по этой лестнице, он никак не прореагировал на взрыв безумного собачьего лая у себя за спиной. Наверху находился охранник. На двери были написаны слова:

ЗАПАСНЫЙ ВХОД

ВХОД ЗАПРЕЩЕН

В РАБОЧЕМ ПОЛОЖЕНИИ ЭТА ДВЕРЬ

ДОЛЖНА БЫТЬ ЗАКРЫТА И ЗАПЕРТА НА ЗАСОВ

Охранник не сделал ни малейшей попытки остановить его. Даже напротив, он услужливо вытащил задвижку, сдвинул засов и распахнул дверь. На посту с другой стороны стояло еще два охранника. Эти тоже не препятствовали ему. Он обнаружил, что проходит сквозь металлический шкафчик в какое-то маленькое помещение, вроде служебного, а оттуда — в коридор под лестницей, уходящей над его головой вверх, а потом он увидел выходную дверь, ведущую на улицу. Сердце у него екнуло. Сейчас он увидит свет, сказал он себе, и поспешил навстречу темному дню, минуя в углу маленькую кучку дерьма, на которую бросил лишь беглый взгляд.

Он был у автобусного вокзала, на нижнем уровне боковой улицы, откуда отправлялись автобусы. Один из них, с уже работающим двигателем, был готов отправиться в Кеношу, штат Висконсин. Он оказался одним из трех пассажиров. Удобно устроившись на своем месте, он высморкался, откашлялся, прочищая горло, и с облегчением тяжело вздохнул. Каждый раз, когда автобус останавливался, чтобы пассажиры могли перекусить, он настойчиво звонил домой, пока, наконец, жена не ответила ему. Посадочная платформа находилась под широким навесом, и капеллан ничуть не удивился сумеречному свету. Но когда они миновали туннель и оказались на шоссе, выяснилось, что и под открытым небом ничуть не светлее. Без особого любопытства он посмотрел сквозь стекло вверх, на солнце, и увидел, что и само солнце пепельно-серо и заключено в черный круг. В пасмурную погоду в Висконсине он несколько раз видел такое солнце за массой облаков. Он не заметил, что сегодня облаков нет.

На заседании редакции «Нью-Йорк Таймс» — на этих ежедневных заседаниях определяли верстку первой страницы предстоящего выпуска — было решено предсказать неожиданное солнечное затмение, что вынудит телевизионных ведущих принять решение сообщить о нем.

Фрэнсис Бич, посвятившая себя в первую очередь заботам о больном муже, давно уже перестала обращать внимание на то, что там решает «Нью-Йорк Таймс» или любая другая газета, если только речь не шла о модах. На закате своих лет она ничуть не удивилась, обнаружив, что снова безумно влюблена в Йоссаряна. Подняв глаза от книги и сняв очки, она благодушно, с горькой улыбкой сожаления заключила, что их прежнему роману не хватало борьбы и драматизма. Ни один из них по-настоящему не испытывал потребности друг в друге. Беда их отношений была в том, что не было у них никогда никакой беды.

Клер Рабиновиц испытывала непримиримую антипатию ко всем своим попутчикам по рейсу компании «Эл Ал», которым она летела в Израиль, чтобы собственными глазами увидеть летний домик на побережье, неподалеку от Тель-Авива; она уже сделала первый взнос с условием, что ей будет предоставлена возможность выбора. В салоне первого класса или в зале ожидания у выхода на посадку, где, убивая время, она прогуливалась из агрессивного любопытства, она почти никого не встретила. В самолете не было ни одного мужчины, хоть какого угодно возраста, путешествующего с семьей или в одиночестве, который мог хотя бы приблизиться к тому стандарту, который она с гордостью установила для себя. Здесь не было ни одного, кому бы ее Лю не мог дать сто очков вперед. Сэмми Зингер, который теперь был в Калифорнии или на пути в Австралию или на Гавайи, предостерегал ее, что это может случиться, и она выслушала его предупреждение как комплимент. Когда она с кем-нибудь — с детьми или с Сэмми — говорила о Лю, она никогда не говорила о нем как о своем Лю. Но когда она думала о нем, он по-прежнему оставался ее Лю. Она медленно пересиливала свое нежелание признать, что воссоздать прошлое будет уже невозможно. Она приняла, как само собой разумеющееся, что все остальные на этом рейсе тоже были, как и она, евреями, даже те, кто выглядел по-американски и казался атеистом.

Когда они на восходе солнца пересекали Средиземное море, ничто не предвещало какой-либо новой катастрофы. В сводке новостей промелькнуло сообщение о том, что где-то там, внизу, нефтяной танкер столкнулся с крейсером. Она была не в настроении, и ее ничуть не волновало, что это может быть заметно по выражению ее лица. Еще одна причина ее тайных разочарований крылась в том, что пока она не испытывала того чувства, на которое рассчитывала: направляясь в Израиль, она не чувствовала, что едет домой.