Лавка старинных диковин - [107]

Он слышал разговор Эсфири и Моисея. Что-то о старых приятелях Моисея из кафешки на Восточном Бродвее – они, мол, беспокоятся о его судьбе: кто-то из них вычитал в «Нью-Йорк пост», что Моисей собрался лечь на операцию по трансплантации тела – мол, он, Моисей, собрался продать свое тело. Мол, он, Моисей, заявил, что Бога постигла неудача, коммунизм постигла неудача, а теперь и капитализм также постигла неудача, и ему, Моисею, мол, нет смысла больше все это выносить. Он, Моисей, мол, собрался воплотить в жизнь еврейскую поговорку: «Если бы богач мог заплатить бедному, чтобы тот умер вместо него, бедный прожил бы свой век припеваючи».

– Так как получилось, что ты все еще жив? – поинтересовалась Эсфирь.

Ричи собрал все свои мысленные силы и гаркнул:

– А он и не должен был.

– Не поняла. Что ты сказал?

– Операция оказалась неудачной, – пояснил Ричи. – Трансплантацию осуществили, но от Моисея не избавились. Тело должно было принадлежать исключительно мне. А он, черт возьми, все еще здесь!

Глаза Эсфири полезли на лоб. Она глубоко вдохнула, потом выдохнула и попыталась взять себя в руки.

– Приятно познакомиться, мистер…

– Каслмен, Ричи Каслмен. А вы?..

– Миссис Казорни, Эсфирь Казорни. – Она нахмурилась, будто хотела сказать: «Поверить не могу!»; затем робко спросила: – Мойша, ты все еще здесь где-то?

– Конечно я здесь. Где мне еще быть?

Ричи отметил, что голос Грелича звучал более уверенно, чем его собственный, более ярко и эмоционально. Фразы Моисея были наполнены всем спектром низких и высоких звуков и полным диапазоном громкости.

– Да, Эсфирь, – тем временем продолжал Грелич, – по милости судьбы я все еще здесь. Эти клуцы [14]из компании даже не смогли убить несчастного еврея, хотя Гитлер неоднократно показывал, как это делается. Мы, Эсфирь, живем во времена расцвета цивилизации гоев, так сказать, в ее апофеозе. У руля стоят олухи и демонстрируют нам, что значит «облажаться», уж прости за грубое словечко.

Эсфирь махнула рукой – дескать, пустяки. Она вгляделась в лицо мужчины и шепотом спросила:

– Мойша!

– Да здесь я, здесь, – проворчал Моисей. – Где еще мне быть?

– А этот парень, что живет в твоем теле, он наш?

– Атеист я! – вскричал Ричи. – Убежденный, чистокровный атеист.

– О, сечешь фишку? – сказал Моисей. – Атеизм – первый шаг на пути к иудаизму.

– Ни за что на свете! – воскликнул Ричи.

– А какого толка атеизма ты придерживаешься?

– А что, у атеизма есть еще и толки?

– Минимум два: интеллектуальный и инстинктивный.

– Ага!

– Что «ага»?

– Ты только что сам подтвердил мою любимую идею. Евреи никогда не бывают инстинктивными атеистами. Евреи, даже самые глупые, рождаются с сомнениями в мозгах и готовы спорить по любому поводу. Поэтому все евреи – интеллектуалы. И если уж еврей решится на самоубийство, то не раньше, чем поспорит об этом сам с собой, долго и взвешенно, и примет во внимание Божье мнение о суициде.

В дверь позвонили снова. Грелич открыл.

– Соломончик! – восторженно воскликнул он, обнаружив за дверью высокого чернокожего человека. – Соломон Гранди, эфиопский еврей, – пояснил он Ричи.

– Мойша, ты меня слышишь? – спросил Соломон.

– Конечно-конечно, я тебя слышу, Соломончик. Ну и что ты мне хочешь поведать? Что-нибудь из твоих афрохасидских псевдонаучных бредней?

– Я пришел просто как друг, – ответствовал Соломон.

– Очень, очень мило, – хмыкнул Грелич. – Убийца возвращается, чтобы поглумиться над трупом жертвы.

– Не вполне понял, – сказал Соломон.

– А что тут понимать? Где ты был, когда я нуждался в друге? Где ты был, когда я собрался покончить с собой?

– Покончить с собой? На труп ты не похож, Мойша.

– Я честно пытался. И все еще жив по чистой случайности.

– Так каждый может сказать. А можно сказать иначе: так называемая случайность никогда не случалась.

– Софистика! – вскричал Грелич.

Соломон задумался, потом кивнул:

– Согласен. В самом деле, я никогда не был тебе хорошим другом. Точнее, не оказался тебе хорошим другом, когда это было тебе нужно.

– Ничего не хочу знать, – сказал Грелич, уловив тенденцию в поведении Соломона.

– Мы оба ответственны за то, что с тобой стряслось, – говорил Соломон. – Ты сам себя избрал жертвой, а я стал убийцей поневоле. Вместе мы и оборвали твою жизнь. Но мы оба просчитались в отношении Бога.

– С чего ты взял? – вопросил Грелич.

– Мы полагали, что можем воплотить в реальность Великое Ничто Смерти. Но Господь ответствовал нам: «Не так все должно быть». И Он даровал нам обоим жизнь, дабы мы терзались содеянным и не могли от этого спастись.

– Бог никогда бы так не сделал, – ответил Грелич. – Ну, если бы Он существовал.

– Бог существует.

– И на каких основаниях Он бы сделал то, что, по-твоему, сделал с нами?

– Ему не нужны никакие основания. Он не зависит от собственных решений. Он может делать все, что захочет, с кем угодно и когда угодно. На этот раз он решил наказать тебя. Ты сам виноват. Бог никогда не говорил тебе, что самоубийство угодно Ему.

Ричи понравился ход разговора. Ему хвалилось (термин, к которому Ричи еще предстоит привыкнуть) наблюдать, как агрессивный интеллектуал Грелич огребает по самое не могу от Соломона, который вещает, как религиозный проповедник, и знает толк в теологических спорах. Однако неожиданно Ричи осознал, что разгвор Грелич полностью взял на себя, а он, Ричи Каслмен, и слова не проронил.