Лавка - [41]

— А почему вы не остались в Канаде, зачем вас понесло в Америку, к этой бешеной собаке? — спрашиваем мы у бабушки.

— А потому что дедушка получил под Вашингтоном новый job, bigee,[2] чем прежний, — втолковывает нам Американка.

Композиции дяди Франца хранятся как фамильная реликвия в черной дорожной укладке, которая вместе с бабушкой Доротеей еще четырежды пересекла Атлантический океан. Впоследствии эта укладка начала кочевать с чердака на чердак, а после смерти Американки она поселилась на чердаке у нас, а в конце войны тридцать девятого года вспыльчивый весенний ветер подхватит композиции дяди Франца вместе с другими, не столь важными документами и понесет их по деревенской улице. Некоторые из нотных листов пойдут на самокрутки, другие будут сожжены с прочим военным хламом.

Четвертый переезд через океан и обратно бабушка Доротея совершает затем, чтобы дать жизнь моему отцу Генриху. А дедушка Йозеф все работает и работает, он должен зарабатывать money, чтобы избалованная Доротея могла тратить их на свои переезды. Помимо основной работы в factory, он еще дает уроки игры на пианино, учит молодых дам извлекать музыку из клавиш, и одна дама, рыжеволосая, становится в ходе этих занятий чрезмерно ему близка, а может, он и сам становится ей близок, кто вправе упрекнуть вечного соломенного вдовца?

Итак, бабушка Доротея прибывает в Америку уже с тремя детьми, с тремя — это значит с дядей Стефаном, тетей Маги и моим отцом Генрихом, дядю Франца, как вы уже знаете, укусила собака, и, прибыв, обнаруживает, что дедушка Йозеф дает своей рыжеволосой ученице уроки игры не только на рояле, а обнаружив, начинает устраивать сцены. Он-де обесчестил ее, пятнадцатилеточку, упрекает бабушка дедушку, ее, несовершеннолетнюю, тогда как сам он был уже вполне совершеннолетний и, бог свидетель, должен бы понимать, что делает, и вообще он ее обесчестил.

Все это я узнаю впоследствии от тети Маги.

Дедушка Йозеф разрывается между сочувствием, раскаянием, любовью к детям и к своей огненно-рыжей ученице, и тогда он идет в лавку, покупает себе pocket-gun[3] и стреляется.

— Прямо как в кино, — говорят мои сыновья, когда я рассказываю им про нашу американскую трагедию.

Как в кино? Может, они и правы, мои сыновья, ибо кино живо штампами, но ведь штампы поставляют ему люди, а оно в свою очередь возвращает их людям. Я мог в этом убедиться на примере дочери своего соседа, которую не хочу называть по имени, она стоит посреди деревни, прислонясь к церковной ограде, как к стойке бара, и курит длинные сигареты, и выдыхает дым не закрывая рта, и тому подобное, словом, все, как она видела в кино, и она ждет, что чужаки, проезжающие через нашу деревню на широких машинах, ее откроют, опять-таки как в кино. А пророк речет: «Если вы хотите вырваться из заколдованного круга штампов, измените свою жизнь».

Вот и pocket-gun, орудие дедушкиного самоубийства, тоже проникает в семейный лексикон, хотя у меня есть смутное подозрение, что таких вовсе и не бывает, что придумала pocket-gun бабушка Доротея, которая говорила только на пиджин-инглиш.

Одним словом, был это pocket-gun или не pocket-gun, но тяга к самоуничтожению была заложена в наследственном веществе дедушки Йозефа, от него она перешла к нам, мне пришлось выдержать с ней нелегкую борьбу, но я сумел ее искоренить на четвертом десятке лет, подобно тому, как искоренил я и предвзятое отношение к людям, которое насадила во мне моя мать, но вот мой брат Тинко лишил себя жизни — через два дня после того, как лишил себя жизни его сын, тоже Тинко.

Таким удивительным было само мое предбытие, так усердствовали уже мои предки, чтобы создать из моей преджизни такую путаницу, для распутывания которой не хватит всей жизни.

Я искренне восторгаюсь некоторыми из своих современников, которые вступили в жизнь, сияя пренатальной чистотой, ходили в школу, оканчивали университет, и все, решительно все, без сучка-задоринки. С готовностью и без сомнений решают они все поставленные перед ними задачи, у них никогда не бывает затруднений, они становятся блюстителями порядка, наблюдают, к примеру, за словами, которые произвожу я, и если им удается отыскать слово, могущее кому-либо не понравиться, они призывают меня заглотать его, они привлекают к нему общее внимание. Я же, рожденный матерью прямо в неразбериху заблуждений предшествующей жизни, продолжаю расточать свою жизненную силу на то, чтобы хоть как-то распутать эту неразбериху, и, однако, даже многое уразумев в зрелом возрасте, я так и не перестал быть для некоторых своих современников бесполезным жителем их Земли.

Я уже говорил вам, что знаю историю о рыжекудрой ученице своего дедушки от тети Маги. Бабушка же Доротея рассказывала story о дедушкиной смерти совершенно по-другому. Если верить ее версии, то дедушка там, в Америке, возглавил немецкий певческий ферейн и, будучи среди них единственным шварцвальдцем, на праздниках ферейна один выступал с тирольскими песнями, слишком часто исполнял йодли, от вечного чередования высоких и низких тонов надорвался, начал страдать изжогой, а от изжоги он употреблял виски, и это было его большой ошибкой, потому что боли усилились, под конец стали совсем невыносимыми, и уж тут-то явилось на сцену pocket-gun. Такова версия