Лавка дядюшки Лика - [9]
Странно, что слушая собеседника, я все больше и больше успокаивался и меня совсем уже покинуло волнение. Поначалу, говоря честно, я не на шутку испугался. «Кто он такой? – думал я. – Странно как-то говорит». Но постепенно страх уходил и его место занимало совсем не юношеское любопытство, так свойственное людям моего тогдашнего возраста, а чувство уверенности и какого-то неведомого мне прежде спокойствия. Надо полагать, что эти внутренние изменения внешнему наблюдателю тоже были заметны, что я понял по глазам дядюшки Лика, приглядывавшегося ко мне с явным выражением удовлетворения на лице. Наконец он, достав из портсигара еще одну сигарету, закурил, и отпив из стакана лимонно-зеленого лимонаду, начал свой рассказ.
– Тут неподалеку есть монастырь. Старинный, заложенный почти шестьсот лет назад. Жила там братия своей обычной жизнью, в трудах и заботах повседневных, и был среди них один молодой еще совсем человек, мучительно переживавший непонимание собственного предназначения. Он днями и ночами молил Господа, чтобы тот открыл ему глаза, дал понять к чему он предназначен, в чем состоит его служение. Одних молитв и повседневной тяжелой работы по хозяйству ему было мало, он был уверен, что в его силах настоящими делами нести людям истинное слово Божье, а не рутинными заботами общины.
Не было среди братии более истового монаха, старающегося всеми силами понять свое предназначение в этом мире и принять путь, лишь ему предначертанный свыше. Послушание и тяжелый труд – все, чем он жил, но огонь, горевший внутри, не давал ему успокоиться. Он смотрел на братьев, на лицах которых было написано полное спокойствие и умиротворение, и не мог понять, что с ним, почему он не такой, но ни в коем случае никого не осуждал. Гордыня была его главным врагом в земной жизни, воплощением темноты и гибели души, а все монахи – братьями, которых он искренно почитал и любил. Но не было ему успокоения, хоть наш герой и молил о нем ежедневно.
Рассказ дядюшки Лика ненадолго прервала какая-то пигалица размером с воробья, прилетевшая и усевшаяся на перила ограждения. Она дерзко осматривала нас маленькими черными глазками, поворачивая свою ярко-красную голову то влево, то вправо, словно пытаясь оценить возможный итог сражения, но вскоре потеряла всякий интерес, повернулась к нам своей красно-бурой спиной и завела свою песнь, похожую больше на свист мальчишек, зовущих друг друга гулять.
Еще некоторое время поразвлекав нас своими трелями, птичка резко оттолкнулась своими короткими ножками и моментально исчезла в зарослях непроходимого кустарника, ограждавшего задний двор слева и справа от частокола и тянувшихся на несколько десятков метров в обе стороны. Закурив уже в третий раз за последний час, дядюшка Лик продолжил свой рассказ.
– Монашеская жизнь довольно однообразна, день ото дня и год от года мало чем отличаются. Наш молодой монах превратился уже в зрелого человека, но ответ ему все не приходил. Настоятель, знавший об устремлениях своего подопечного, давал ему всяческие поручения, тот выполнял их с предельным тщанием, но огонь внутри не гас, продолжал гореть. Он уже почти перестал улыбаться, все больше замыкаясь в себе, но однажды судьба подарила ему встречу со старцем, приехавшем в монастырь приложиться к мощам святого, которые тут покоились.
Воспользовавшись представившимся случаем, наш монах напросился к старцу на разговор и излил ему свою печаль и заботу. Старец внимательно слушал, а потом и сказал своему просителю, что тот зря к нему пришел, поскольку все, что он может сделать, это дать совет: искать слово Божье вовне – занятие пустое, ответ внутри каждого из нас. Но, пожалуй, добавил старец, улыбнувшись в седые усы, я дам тебе, сын мой, еще один совет, ценностью не превосходящий первый, но ты его запомни. Жди, сказал старец, и тебе будет уготована встреча, после которой ты поймешь к чему были все твои нынешние метания.
Совершенно растерянный и вместе с тем полный надежды, монах вышел из кельи старца, спустился по каменной лестнице во двор монастыря и поспешил к вечерне. Храм был полон народу, основную массу которого составляли привычные всем старушки в белых чисто выстиранных платочках, внимавшие словам священника, покупавшие самые дешевые свечки и обсуждавшие с батюшкой, работниками, друг с другом свои печали и семейные заботы.
Одна из таких старушек на третий день после беседы со старцем подошла к монаху, поклонилась и попросила разрешения изложить свою просьбу. Просьба была не совсем обычной: старушка рассказала, что живет неподалеку, в своем доме, а в соседнем умирает одинокая глубокая старуха, и не мог бы батюшка придти и причастить ее перед смертью.
Монах сказал, что конечно сможет, записал адрес и направился прямиком к настоятелю, испросить разрешения, которое и было получено. На следующий день он совершил обряд причащения в доме у старушки, которая, судя по всему, была уже совсем близка к последнему вдоху. Монах попросил соседку сообщить ему, как только старушка отойдет, а через два дня вновь увидел во дворе храма знакомую фигуру, явно кого-то ожидавшую, и сразу все понял. Он попросил старушку подождать немного, отправился к настоятелю и испросил разрешения проводить одинокую старушку в последний путь по-христиански. Настоятель дал свое благословение, и даже вручил ключи от старенького грузовичка.
