Лавка древностей - [25]

Закончив свои записи, мистер Свивеллер сунул карандаш в книжечку, захлопнул ее, и выражение лица у него стало крайне серьезное и сосредоточенное. Трент вспомнил, что ему надо сходить куда-то по делу, и Ричард Свивеллер вскоре остался наедине с искрометным вином, а также со своими мыслями, имевшими самое близкое касательство к мисс Софи Уэклс.

— Все-таки это очень неожиданно, — говорил себе Дик, с глубокомысленным видом покачивая головой и, по обыкновению, пересыпая свою речь стихами, точно это была проза, затараторившая скороговоркой. — Когда сердце истерзано злою тоской[20] — лишь увижу мисс Уэклс, снимет все как рукой. Прелестная девица! Она как роза, роза красная цветет в моем саду[21], что совершенно бесспорно. Кроме того, она как песенка, с которой в путь иду. Н-да! Неожиданно! Правда, бить отбой сразу, ради этой сестренки Фреда, нет никакой необходимости, но заходить слишком далеко тоже не годится. Нет! Если уж бить отбой, так нечего откладывать в долгий ящик. Во-первых, как бы не пришлось отвечать за нарушение матримониальных обещаний; во-вторых, Софи может подыскать себе другого жениха; в-третьих… нет, в-третьих отставить, но все-таки осторожность никогда не мешает. Эта невысказанная до конца мысль касалась возможности, в которой Ричард Свивеллер не хотел признаться даже самому себе: возможности подпасть под чары мисс Уэклс, в какую-нибудь неосторожную минуту навсегда связать с ней свою судьбу и тем самым погубить заманчивый план, который так пришелся ему по душе. Поэтому он решил безотлагательно поссориться с мисс Уэклс и, перебрав в уме различные предлоги для ссоры, остановился на беспричинной ревности. Стакан то и дело ходил у него из правой руки в левую и обратно, что должно было помочь ему как можно тоньше сыграть задуманную роль. Обсудив, наконец, этот важный вопрос, он навел на себя лоск, весьма незначительный, и отправился к обиталищу очаровательного предмета своих мечтаний.

Обиталище это находилось в Челси[22], так как мисс Софи Уэклс проживала там со своей вдовой матушкой и двумя сестрами и совместно с ними содержала скромную школу для юных особ столь же скромных размеров, о чем близлежащие кварталы оповещались при помощи овальной дощечки над окном первого этажа, разукрашенной затейливыми росчерками и гласившей: «Семинария для девиц», что и подтверждалось каждое утро между половиной десятого и десятью то одной, то другой девицей самого нежного возраста, стоявшей на цыпочках на железном скребке у порога и тщетно пытавшейся дотянуться букварем до дверного молотка. Педагогические обязанности распределялись в этом учебном заведении следующим образом: грамматика, сочинения, география и гимнастические упражнения с гирями — мисс Мелисса Уэклс; письмо, арифметика, танцы, музыка и искусство очаровывать — мисс Софи Уэклс; вышивание, мережка, строчка и метка белья — мисс Джейн Уэклс; телесные наказания, наложение поста и прочие пытки и ужасы — миссис УЭКЛС. Мисс Мелисса Уэклс была старшая дочка, мисс Софи средняя, а мисс Джейн младшая. Мисс Мелисса, вероятно, встретила и проводила на своем веку весен тридцать пять, не меньше, и уже клонилась к осени; мисс Софи была свеженькая веселая толстушка двадцати лет, а мисс Джейн только-только пошел семнадцатый год. Миссис Уэклс, даме достойнейшей, но несколько ядовитой, перевалило за шестьдесят.

Вот к этой-то «Семинарии для девиц» и поспешил Ричард Свивеллер, исполненный намерений, пагубных для душевного покоя прелестной Софи; а она, в платье девственной белизны, с одной лишь красной розой у корсажа, встретила его в самый разгар изысканных — чтобы не сказать пышных — приготовлений к открытию бала; о том, что торжественная минута близка, свидетельствовало все: и расставленные в зале маленькие цветочные горшочки, обычно стоявшие снаружи на подоконнике, если не считать ветреных дней, когда их сносило во двор; и шеренга школьниц, коим было дозволено украсить своим присутствием бал; и кудряшки мисс Джейн Уэклс, проходившей весь вчерашний день с волосами, туго закрученными в папильотки из желтой афиши; и, наконец, величественная осанка самой матроны и ее старшей дочери, — причем последнее показалось мистеру Свивеллеру несколько необычным, но особого впечатления на него не произвело.

Говоря откровенно (ведь о вкусах не спорят, и поэтому даже самый странный вкус не должен вызывать подозрений в предвзятости или злостном умысле), говоря откровенно, и миссис Уэклс и ее старшая дочка не очень-то поощряли притязания мистера Свивеллера, отзывались о нем пренебрежительно, как о «ветрогоне», и, когда его имя произносилось в их присутствии, со зловещим вздохом покачивали головой. Отношение мистера Свивеллера к мисс Софи носило тот неопределенный, затяжной характер, в котором обычно не чувствуется твердых намерений; и с течением времени эта девица сама стала считать весьма желательным, чтобы вопрос разрешился в ту или иную сторону. Вот почему она, наконец, согласилась выставить против Ричарда Свивеллера одного своего обожателя — огородника, судя по всем признакам ожидавшего только малейшего поощрения с ее стороны, чтобы предложить ей руку и сердце; и вот почему она так добивалась присутствия Ричарда Свивеллера на балу (с этой целью и задуманном) и сама отнесла ему письмо, о котором мы уже слышали. «Если у него есть какие-то виды на будущее или возможность прилично содержать жену, говорила миссис Уэклс своей старшей дочери, — когда же и сказать об этом, как не сегодня?» «Если я ему действительно нравлюсь, — думала мисс Софи, — сегодня он со мной объяснится».