Лавиния - [45]

Было совершенно темно, и вокруг моей постели стояли женщины с масляными светильниками в руках, а одна из них трясла меня за плечо и приговаривала: «Проснись, царская дочь! Проснись же!» И все они как-то странно шушукались, перешептывались, пересмеивались. С трудом стряхнув с себя сон, я увидела, что это служанки моей матери, а моих девушек среди них нет. На рабынях почему-то были красивые праздничные одежды царицы Аматы. Потом я услышала ее голос, и она подошла ко мне, одетая в грубую тунику рабыни из небеленого и некрашеного полотна.

– Вставай, вставай, девочка! – с улыбкой сказала она мне. – Это праздник Козла [56], праздник фигового дерева. Мы собираемся в горы, чтобы свершить священный обряд, как это делают у меня на родине. Если твой отец может просто так отдать тебя первому встречному, то и я могу просто так забрать тебя с собой! Идем же, нам нужно быть там на заре! – Меня подняли, одели в старую серую тунику и драную шаль, и толпа смеющихся женщин повлекла меня куда-то. Мы вышли из регии через заднюю дверь, прошли по безмолвным улицам к боковым воротам города и вскоре оказались в полях, на тропе, ведущей к невысоким лесистым холмам, что тянутся к востоку от Лаврента. Масляные светильники в руках у женщин огненными точками плясали на тропе впереди и позади меня. Восточный край неба уже начинал светлеть в преддверии зари; гора Альба темной громадой высилась над землей, все еще окутанной ночным мраком.

Мы миновали последний паг и очутились в лесу. Там еще царила ночная тьма, даже тропу толком невозможно было разглядеть. В свете светильников по стволам деревьев метались наши уродливые тени. Женщины то и дело останавливались, чтобы отцепить одежду от колючей травы и сплетенных ветвей, и Амата постоянно их подгоняла: «Ничего страшного, любую прореху можно зашить! А нам к восходу солнца уже надо быть на холме у источника, что бьет из-под корней старого фигового дерева! Так что поторапливайтесь!» И она возвращалась назад, подбадривая тянущихся вереницей женщин, своих домашних рабынь, служанок, кухонных девок, горничных, которые с трудом тащились в гору, сгибаясь под тяжелыми корзинами с едой и кувшинами, полными вина. Амата называла каждую по имени, веселила их шутками, а потом проносилась вдоль всей процессии в обратном направлении и опять занимала свое место во главе ее. Рта она не закрывала; болтала, смеялась, радостно кричала мне: «Вот это настоящее приключение!» И я, как ни странно, тоже невольно радовалась и этому поспешному «бегству» из города, и этой таинственности, и этому загадочному переодеванию. Да и сама эта длинная вереница женщин со светильниками, растянувшаяся по темной лесной тропе, представлялась мне чем-то нереальным, фантастическим. В общем, и меня захватило всеобщее возбуждение.

Мы добрались до источника, действительно бьющего прямо из-под корней фигового дерева, когда в небе уже разгоралась заря. Ручей, вырвавшись наружу, крошечным водопадом падал вниз с каменистого выступа на склоне холма, а ниже по склону и на ровном лугу у подножия всюду росли огромные фиговые деревья, и более всего это было похоже на кем-то давным-давно посаженный сад. Мы с Сильвией раньше ходили в эти места, с удовольствием угощаясь спелыми черными фигами, но однажды услышали, как совсем рядом с нами хрюкают и ломятся сквозь заросли дикие свиньи, явно привлеченные обилием упавших на землю плодов, и поспешили оттуда убраться. Дикий кабан – это, наверное, единственное животное, которого Сильвия по-настоящему боялась.

На поросшей травой ровной площадке под фиговыми деревьями мы наконец скинули с плеч поклажу и немного перевели дух, пока Амата, так и не присев, рассказывала нам, что это чисто женский праздник и рутулы всегда празднуют его в горах.

– Мы выставим охрану, – говорила она, – и если какой-то мужчина подойдет слишком близко, его нужно прогнать. А если он откажется уйти или же попытается за нами шпионить, ему грозит неминуемая смерть! Даже хуже, чем смерть! Ибо, если он станет подсматривать за нашими таинствами, его мужскому достоинству конец – домой он вернется евнухом! Балина принесла с собой четыре острых меча, и четыре самые сильные женщины будут день и ночь сторожить ведущие сюда тропинки. Кстати, высшие силы этих холмов и долин тоже станут нас охранять; они только и ждут, чтобы обрушить свои проклятья на мужчин, которые осмелятся к нам приблизиться. Ибо в эти дни Марс должен оставаться внизу, у подножия нашего холма, на границе полей, на опушке леса – в пределах своих владений. А вершины холмов и гор, дикие леса – это все наше и только наше; здесь мы, женщины, должны поклоняться богам и устраивать веселые пирушки. Но смотрите, смотрите! Солнце встает! Приветствуйте же начало дня, сестры мои! Сикана, откупори кувшин с вином и пусти его по кругу!

Итак, день начался с выпивки, и к полудню некоторые из женщин были настолько пьяны, что даже танцевать не могли; они то безудержно смеялись, то пронзительно вскрикивали, то отползали в кусты, исторгая содержимое своих желудков, а потом падали ничком и засыпали там же, где и упали. Амата учила всех песням и танцам своей родины, а также старинной сакральной игре, во время которой более пожилые женщины старались поймать молодых и отстегать их ветками фиг, громко выкрикивая при этом весьма непристойные слова шуточных песенок, в которых обыгрывались в основном мужские и женские половые органы. А еще мы отправляли различные обряды у алтарей, которые сами же и воздвигли в честь Фавна, покровителя дикой природы, Юноны, покровительницы женщин, и Цереры, которая помогает семенам прорастать в чреве Земли и рождаться на свет в виде пищи насущной. Рабынь вскоре снова послали в город за вином. В течение дня к нам из Лаврента прибывали все новые стайки женщин, влекомых любопытством и желанием узнать, что это за новый женский праздник, а также выразить свою солидарность с царицей Аматой. Я оказалась в весьма странном положении, ибо почти все эти горожанки были возмущены, оскорблены и разгневаны поведением моего отца. Они постоянно топтались рядом, желая выразить мне свое сочувствие, приласкать и поддержать меня, поскольку не сомневались в моей «любви и верности» такому замечательному жениху, как Турн из Ардеи. Их возмущение, как и их доброта, были неподдельны и трогательны, однако столь же далеки от реальности, как и вся эта безумная эскапада, весь этот ошибочный маневр моей матери.