Лавиния - [36]

Латин присел на крышку сундука, стоявшего у стены, и мрачно кивнул.

– Я обещала тебе, что сегодня назову того, кому ты отдашь меня, так?

Снова мрачный кивок.

– Но после того, что произошло сегодня утром – из-за этого знамения, – я хочу тебя попросить: не спрашивай меня, каков мой выбор, а сходи лучше в Альбунею и спроси совета у высших сил. Что бы они тебе ни сказали, я подчинюсь любому решению.

Все это время отец молча, тяжелым взглядом смотрел на меня из-под густых черно-седых бровей. Выслушав мою просьбу, он некоторое время подумал, потом согласно кивнул и сказал:

– Хорошо. Я сегодня же отправлюсь туда.

– Можно и мне пойти с тобой?

Он снова задумался, прежде чем ответить.

– Можно, – разрешил он, и некая тень улыбки появилась у него на устах. – Мы с тобой пойдем туда вместе, как ходили когда-то. Ты помнишь, как впервые побывала там? Ты тогда еще совсем ребенком была… – И лицо у него вдруг стало совсем грустным. И очень усталым.

Я поцеловала отцу руку и сказала:

– Я мгновенно соберусь, ты только дай мне знать.

– Нужны жертвенные животные… – сказал он неуверенно. – Нужно… непременно нужно раздобыть… ягненка… или даже двух. И неплохо бы еще беленького теленка, да? Два ягненка и белый теленок – по-моему, достаточно.

– Хорошо, я пошлю кого-нибудь к Тирру. Точнее, к старому Доро, это он пасет на Долгом лугу коров с телятами. Не беспокойся, отец, о жертвенных животных я позабочусь.

– Да, пожалуйста… Мне до ухода еще кое-что успеть нужно… Только вот что, Лавиния: лучше пусть будет черный теленок. Если, конечно, такой найдется. Черный – в самый раз для этого святилища.

Я поняла: «это святилище», то есть Альбунея, находилось так близко от нижнего мира, что тени мертвых легко могли приходить оттуда в наш мир и возвращаться обратно. Вот почему черный теленок для места, связанного с загробным миром тьмы, был лучше белого.

В этом году окот был ранний, и ягнята, которых по моей просьбе пригнал пастух, уже успели подрасти. Но теленок, которого привел Доро, показался мне совсем маленьким, даже каким-то низкорослым; и он был не совсем черный, со светло-коричневыми мордочкой и ножками. В общем, далеко не идеальное жертвенное животное. И отец, увидев его, нахмурился.

– Зато это очень благочестивый теленок! – сказала я. – Смотри, как он послушно следует за мной. И потом, он, по-моему, очень старался стать черным.

И старый Доро с важным видом подтвердил:

– Да, царь, этот действительно самый черный из всех.

Латин согласился с нашими доводами, и мы отправились в путь.

Я надела ту самую тогу с обгорелым краем, потому что иной обрядовой одежды у меня не было, а мать каждый год все откладывала изготовление красной краски для новой тоги. Поскольку нам нужно было гнать жертвенных животных, а также, возможно, потому что отец мой испытывал некое беспокойство, мы вышли из Лаврента целым отрядом. Так что это было совсем не похоже на наши с ним (или с Маруной) прогулки в Альбунею, когда нас было только двое и отец сам нес жертвенного ягненка. Маруну, впрочем, я и на этот раз взяла с собой, но, помимо Маруны, с нами отправились Доро с теленком, сынишка нашего пастуха с ягнятами, двое рабов, которые несли дары тамошним богам и высшим силам, и еще трое вооруженных охранников отца. Эти люди не только охраняли царские покои, но и повсюду сопровождали Латина, если он, скажем, посещал другой город или другого правителя. Они именовались его всадниками [49], и у каждого из них действительно имелся конь, стоявший в царской конюшне. Но поскольку мы направлялись в святое место, то все, в том числе и всадники, шли пешком.

Ясный день уже клонился к вечеру, когда мы, вытянувшись длинной вереницей, добрались наконец до речки Прати и, свернув, двинулись вверх по течению. И я, разумеется, снова вспомнила тот, приснившийся мне, каменистый брод и кровь в речной воде.

Всадники, Маруна и рабы остались на опушке леса. Мужчины собирались разбить там лагерь, а Маруна, как всегда, отправилась ночевать в хижину дровосека. К святилищу через лес мы пошли уже вчетвером: Доро и сынишка пастуха вели жертвенных животных, а мы с Латином несли прочие дары.

К тому времени, как жертвоприношение было совершено, наступила ночь; даже священный огонь у алтаря и зажженные факелы не могли рассеять густую тьму, лежавшую под деревьями. Старый Доро и пастушонок понесли освежеванные тушки животных в лагерь на опушке, чтобы оставшиеся там мужчины первыми отведали свежего мяса. Отец перевернул факелы и ткнул ими в землю, чтобы погасить пламя. Стоя перед алтарем, где все еще горел огонь, питаемый пролитым жиром жертвенных животных, и прикрыв голову краем тоги, он тихо произносил слова молитвы, а я сидела на шкурке одного из принесенных в жертву ягнят и слушала. Я и боялась, и страстно желала, чтобы Латину ночью явился мой дед Фавн и ответил на все его вопросы, скрываясь в густой темной листве этих молчаливых деревьев.

Но в предыдущую ночь я почти не спала, а минувший день был таким долгим и необычным, что меня сморила усталость; глаза мои закрывались сами собой, и казалось, что язычки золотистого пламени у алтаря постепенно опадают и меркнут. Я прилегла на овечьи шкуры и стала смотреть вверх, на небо, исчерканное силуэтами ветвей и густо, точно морской берег песком, усыпанное звездами. Но мне звездное небо отчего-то казалось похожим на мозаичный пол, выложенный белыми светящимися плитками, и эти плитки тоже странным образом расплывались и меркли…