Латвия под игом нацизма. Сборник архивных документов - [11]

1 июля, когда немцы вошли в Ригу, латвийский радиофон призывал латышей, как айзсаргов, членов Латв[ийского] нац[ионального] клуба и соколов собраться в латышский клуб, дабы помочь немецким властям удержать порядок в городе, находить коммунистов и проучить евреев.

Словом, в первую же ночь латыши, как полицейские, так и частные, вооруженные врывались в еврейские и русские квартиры, грабили, избивали; иногда расстреливали на месте.

Обыкновенно же забирали с собою мужчин и женщин в тюрьму или префектуру. Там их избивали до полусмерти; издевались самым рафинированным образом, заставляли мужчин и женщин раздеваться догола и совокупляться, и после этого убивали, так что из тюрьмы, а чаще всего и из префектуры никто живым не возвращался; их увозили в Бикернский [Бикерниекский] лес и убивали.

Таким образом, в течение 2–3 недель было уничтожено около 12 000 евреев и примерно столько же главным образом русских.

В первые же дни был дан приказ всем евреям явиться в участки, дабы их могли определить на работы. Определяли нас в различные воинские части, в склады, на общественные работы и различные другие места. В середине июля 1941 г. все евреи должны были регистрироваться в указанных для этой цели местах. Нам выдали записки (регистрационная карточка), на которых кроме имени и фамилии было отмечено, что все евреи должны носить на левой стороне груди отличительный знак – щит Давида [диаметром] в 10 [см]. Впоследствии надо было одеть еще одну такую же звезду на спину, и запретили ходить по тротуару.

В этот же период сжигали синагоги, в кот[орые], как правило, перед поджогом насильно вводили евреев; они сжигались живьем. Евреи были сожжены и в двух синагогах на еврейских кладбищах. Они надругались над памятниками и могильными плитами кладбища, где сняли все памятники и увезли, говорят, в Германию.

Трупы на кладбищах были сожжены, и вся территория была затем использована под семейные садики-огороды.

Я попал на работу при уборке разрушенной части города Риги. Условия работы были тяжелые. Работали вначале 12 часов в день, а затем только 10 [часов]. Латышские надсмотрщики были безжалостны: били, не разрешали пить воду. Мне посчастливилось попасть в одну группу русского техника (все работники рижской городской управы), к сожалению, не могу вспомнить его фамилии. Он всячески помогал и даже добился того, что мы начали получать суп к обеду. Между прочим, его впоследствии сменили за его хорошее отношение к нам. Xочу отметить, что к той же работе были приставлены советские военнопленные. Пленных было около 300 человек, и они имели вид, не поддающийся описанию. Они с трудом передвигались и тут же на работе, изможденные и голодные, от побоев латышских надзирателей умирали. Я никогда не забуду той картины, как все 300 человек военнопленных буквально бросились к мусорной яме, извлекали сгнившую капусту и вместе с червями ее съели. Еврейские рабочие втихомолку (когда большинство надсмотрщиков уходили на обед) распределяли свой суп среди пленных; причем больные получали двойную порцию. Мы обходились без супа до тех пор, пока мы жили в городе и нам за деньги удавалось покупать кое-что съедобное. К сожалению, я, после всего пережитого, совершенно не помню фамилий главных руководителей наших работ, от которых нам больше всего приходилось страдать и принимать побои. В сентябре было приступлено к постройке гетто на Московском форштадте, где жили главным образом русские, кот[орых], конечно, можно было легко побеспокоить, выселив из квартир. Нам дали жилплощадь около 3 м2 на человека, и в начале октября 1941 года мы жили в окаймленной колючей проволокой части города. У ворот стояла немецкая и латышская стража, которая нас после возвращения с работы ежевечерне избивала. Уходили и приходили мы с работы колоннами в сопровождении одного ответственного человека с места работы. Казалось вначале, что нам дадут возможность, хоть и впроголодь и с побоями и издевательствами, жить в гетто. Мы приводили в порядок дома, проводили электричество, организовывали медпункты и даже привели в более или менее хороший порядок больницу (прежде еврейскую гинекологическую больницу). Но это продолжалось недолго. В конце ноября был дан приказ в 6 часов утра всем работоспособным мужчинам собраться в определенном месте, дабы их сортировать и оставить в небольшом рабочем лагере, огражденном внутри гетто, а женщин и детей и неработоспособных мужчин якобы отправят в Люблин. Отобранные на работу – около 5000 мужчин – загнали в рабочий лагерь внутри гетто.

В ночь на 1 декабря латышские полицейские шли из квартиры в квартиру и выгоняли всех оставшихся в гетто на улицу и выстраивали их в колонны. Несмотря на то что предварительно известили о том, что каждый человек может взять с собою пакет в, кажется, 20 кг, у всех отобрали сумки и пакеты, кот[орые] на улице или в квартирах валялись на полу.

В темноте, в лютый мороз около 12 000 евреев погнали к месту расстрела. Мужчины, кот[орые] еще последнюю ночь хотели провести со своими семьями, также были включены в колонны. Ночью были слышны выстрелы и ругань. Колонны сопровождали главным образом латышские полицейские, кот[орые] почти все были пьяны. Командовали бывшие латышские офицеры, как летчик Цукурс, Данскоп и еще несколько фамилий, которых я сейчас не могу вспомнить. Несколько десятков евреев были расстреляны по дороге; кроме того, застрелили всех больных в больнице и престарелых в приюте, всего около 300 человек.