Лароуз - [87]

Лароуз избавился от пестицидов и крысиного яда, заменил таблетки, чрезмерная доза которых, по словам Мэгги, могла оказаться смертельной, на похожие на них витамины. Он выбросил все веревки, которые были повсюду. Особенно много их было в тайнике Питера, устроенном на случай конца света. Лароуз положил их в большой мешок с логотипом «Хефти» и бросил его в кузов пикапа, когда, как он знал, Питер должен был отвозить мусор на свалку. Заодно Лароуз выбросил две пары прочных кроссовок, купленных на вырост, которые Мэгги ненавидела.

Неделю спустя он проснулся с мыслью о кухонной плите. Имело ли значение, газовая она или электрическая? И почему, если человек засовывал голову внутрь, она его убивала? Эта опасность была, пожалуй, очень мала. Но как он мог забыть об отбеливателе! Это же яд, верно?

Лароуз вылез из постели и прокрался в прачечную. Он вылил содержимое бутылки с черепом и скрещенными костями в раковину и спрятал ее в гараже. Потом забрался обратно в кровать и крепко заснул.

Мэгги мучили кошмары. В огромных школах с бесконечными классными комнатами, на постоянно ветвящихся улицах бесконечных городов она пыталась найти пропавшую мать. Вздрогнув, она просыпалась, зная, что та оказалась в ловушке за какой-то запертой дверью или заблудилась на незнакомой улице, бродя по темному городу. Однажды ночью Мэгги провела насколько часов, обкусывая и сцарапывая с ногтей лак. На следующее утро ее лицо было покрыто светло-зелеными крапинами. Когда она спустилась завтракать, мать потрогала зеленую чешуйку на щеке дочери.

— Что это?

Мэгги не вышла из-за стола, не отвечая, и не вскипела оттого, что мать осмелилась коснуться ее лица и задать вопрос, как случилось бы прежде, а спокойно сказала:

— Лак для ногтей.

Нормальный, несаркастический ответ отозвался сладкой болью в раздираемом на части сердце Нолы. В этот момент она любила Мэгги всеми фибрами своей души. Нола отвернулась к разделочной доске и принялась пилить картошку стейковым ножом. Вещи продолжали исчезать. Они пропадали, она теряла их постоянно и забывала купить новые. Но эти проблемы были для нее не столь важны, как могло показаться. Они не были ключевыми. На самом деле они вообще не имели значения.

* * *

Каждый день после серого или голубого рассвета заспанный Холлис выходил из дома и шел к своей запыленной «мазде» цвета зеленой плесени. У автомобиля погнулось крыло, была помята дверь, и он обошелся новому хозяину в шестьсот долларов. На этой машине Холлис, Сноу, Джозетт и Кучи теперь ездили в школу по будням. По выходным Холлис отправлялся на ней на учебу в тренировочный центр Национальной гвардии. Они с Майком решили выбрать программу отложенного поступления — с предстоящей впоследствии боевой подготовкой. Так Холлис мог продолжить обучение в школе. А раз в месяц по выходным он в течение года должен был являться на занятия. После выпуска его ожидали базовая боевая и углубленная индивидуальная подготовка. Затем ему предстояло поступить на службу в Национальной гвардии — возможно, сапером. Он все еще не был уверен. Новая страница жизни означала бы, что пора собирать деньги на переезд, хотя покидать дом Айронов ему совсем не хотелось. Он был счастлив и на своем надувном матрасе. Даже несмотря на то что спина начинала касаться пола к середине ночи, ему нравились ложе, на котором он спал, и отведенный для него угол. Ему бы хотелось жить с Айронами и после школы, остаться у них навсегда. Помимо всего прочего, Холлис был вечно голоден. Эммалайн и девочки готовили сытное, вкусное рагу с большим количеством мяса, варили густой суп с кукурузой и картофелем, пекли лепешки. Опять же, ему не давала покоя искра давнего интереса, испытываемого к Джозетт. Она здóрово помогла ему с летним чтением и даже написала большую часть отчета о прочитанном. Он, наклонившись к ее плечу, смотрел, как уверенно бегают пальцы девушки по клавиатуре. Его глаза обычно светились, когда он видел ее, а иногда не просто светились, а пылали огнем.

Первое сентября. Холлис оделся и прошел на кухню. Сегодня, подумал он, может настать этот долгожданный день. День, когда он признается в своей сумасшедшей, безнадежной любви, вызванной безумной, неземной красотой Джозетт.

Обычно по утрам, когда он заходил на кухню, она начинала заливать молоком кукурузные хлопья.

— Привет.

— Привет.

Она была сильной и прекрасно играла в волейбол. Ее навесная подача в прыжке выглядела невероятно, а косые удары были потрясающе мощными. В одно утреннее приветствие она могла вложить тысячу смыслов, и Холлис тоже. Сказав «Привет», она говорила: «Я влюблена в тебя!» Обменявшись приветствиями, они редко продолжали беседу. Но интонация, с которой те были произнесены, оставалась с ними до конца дня. Они были сигнальными лампочками, которые могли ярко вспыхнуть, если бы Джозетт когда-нибудь подняла глаза, устремленные на кукурузные хлопья, падающие в тарелку.

Холлис представлял себе, как это может случиться. Он увидит смущенный взгляд, в котором прочтет ставшее невыносимым напряжение. Но, возможно, этого не произойдет никогда. Добрые люди приютили его в своем доме, и он не мог увести хозяйскую дочь, которая была моложе его. Поэтому он уносил свою тарелку с кукурузными хлопьями в комнату мальчиков и ждал, когда девочки позовут его, чтобы ехать в школу.