Лариса - [19]

— Я ничего не знаю, — пожала плечами Реня. — А что случилось? — не дождавшись ответа от Антонины Ивановны, повернулась она к Михаилу Павловичу.

Михаил Павлович снял очки, собрал исписанные листки, сложил их в зеленую папку.

— Я и сам, Ренечка, только сегодня обо всем узнал, — сказал он. — Оказывается, бросила работу Зоя, уволилась. Трудно, видите ли, ей там, — последние слова он сказал довольно ехидно.

— А и трудно, Мишенька, не будь трудно, не бросила бы, — повернулась к мужу Антонина Ивановна. Мягкая и ласковая еще минуту назад, она напряглась, взъерошилась, словно квочка, заметившая, что кто-то покушается на ее цыпленка.

Михаил Павлович как и не слышал слов жены.

— Вот, — поднял он зеленую папку, — воспоминания пишу. Обрадовался, что на пенсию вышел… полковник. А мне, видно, не воспоминаниями надо заниматься, а сегодняшним днем, — и он бросил папку обратно на стол. — В собственном доме порядка не наведу.

— Как же так… Никому ничего не сказала, не посоветовалась… Мы все были уверены, что она болеет, — говорила Реня. Удивление и обида звучали в ее голосе.

— Понимаете, — Михаил Павлович встал из-за стола и, волнуясь, заходил по комнате, — за всю жизнь пальцем не тронул, а тут, поверите, захотелось снять ремешок.

— Ах, Мишенька, — всплеснула руками Антонина Ивановна, — ну разве можно даже говорить такое… Вот она и чувствует, что ты сердишься, потому и бегает где-то, дома сидеть не хочет.

— Как же так, — все повторяла Реня. — Она ведь уже стала осваивать операцию… Еще немного, и работала бы самостоятельно…

— А она говорит, не получалось у нее, — возразила Антонина Ивановна. — А в то, что трудно ей, как не поверить? В щепку исхудала за эти два месяца. А тут еще начальник на нее взъелся, ругал на собрании.

— Вот дурочка, — закипятилась Реня. — Ругал… А кого он не ругал?.. Характер у него такой. А что трудно, так всем поначалу трудно. Просто она у вас не приучена к работе.

— Вот, вот, — выставил палец Михаил Павлович. — А что я говорю? Распустила, разбаловала девчонку, — бросил он жене.

— Знаю, знаю, одна я во всем виновата, слышала уже не раз… — уголки губ у Антонины Ивановны задрожали. — Одного ребенка потеряла, другого разбаловала…

— Не надо, не надо, — заволновалась Реня. Она догадалась, о чем напомнила Антонина Ивановна. Зоя рассказывала ей о беде, постигшей их семью в первые дни войны. Теперь Реня испугалась, как бы разговор не перешел на то, что слишком тяжело для Зоиных родителей, и поспешила перевести его снова на Зою.

— Просто даже и не знаю, что ей теперь посоветовать. Одно скажу, большую глупость она сделала, надо бы это как-то поправить, но как?

— Поговорите с ней вы, Реня, — глядя куда-то в сторону, попросил Михаил Павлович. — Видно, такое сейчас время, что друзей слушают больше, чем родителей.

Ему, похоже, было неловко, что жена при чужом человеке завела разговор, на который они и наедине друг с другом не всегда отваживались. Смущало его и то, что он, недавний командир, полковник, не в состоянии справиться с собственной дочерью.

Антонина Ивановна глубоко вздохнула и вытерла глаза ладонью. Она, кажется, тоже была смущена и теперь уже не знала, что делать: до конца держать сторону дочери или соглашаться с мужем.

— С Зоей я непременно поговорю. Как же так, — горячилась Реня. Ей обидно было и за Михаила Павловича, и за Антонину Ивановну, и за себя.

— Так ты посиди, Ренечка, подожди, — снова попросила Антонина Ивановна. Недавно живая и быстрая, она вдруг словно обвяла и сейчас, грузно ступая, ушла в кухню.

Михаил Павлович стоял у окна, заложив руки за спину, смотрел в черные стекла, залитые дождем.

Реня сидела, облокотившись на цветастую бархатную скатерть. На глаза ей попался толстый красный альбом, лежавший на книжной полке. Она поднялась, взяла его. Отвернула первую страницу и сразу увидела два знакомых лица. На одной фотографии была Зоя в довольно эффектной позе, с другой, как показалось Рене, нагловато смотрел Женя. Не думая, насколько это прилично, Реня быстро вытащила и перевернула Женину фотографию: «Любимому Зайчонку от злого Волка» — красивым почерком было написано в уголке. Под этим трогательным посвящением стояла недавняя дата. «Так вот как далеко зашло у них… «Любимому Зайчонку»… О чем они думают, и она, и он… Нет, видно и об этом надо будет с ней поговорить. Вот тебе и малышка, бедняжка, — окончательно разозлилась Реня. — Я ее ребенком считаю, нянчусь с ней, помогать собралась, а она с женатым парнем любовь закрутила!»

Чем больше Реня об этом думала, тем сильнее разбирала ее злость. На минуту она даже засомневалась: а стоит ли дожидаться Зою? Может, та еще и ее поучит, как жить на свете… Но тут же снова вернулись и жалость к девчонке, и страх за нее. «Нет, так не пойдет… Схвачу ее за плечи и буду трясти, пока она не проснется, не увидит, куда идет и чем все это может кончиться».

Реня вставила фотографию на место. Стала листать альбом дальше. Каких только Зой здесь не было! Зоя летом, Зоя зимой, Зоя в городе и за городом. В купальнике, в пальто, в платье, в свитере. С мамой и с папой, одна и с подружками. Вся небольшая Зоина биография лежала тут как на ладони, и жизнь ее представала перед Реней сплошным праздником.