Ларион и Варвара - [16]

Старуха заметалась, закричала, плача:

— Сучонка ты проклятая! Хочешь, чтобы все обошлось, ноги этого… твоего любезника чтобы в дому не было!

— Скажи: что Павел написал? — угрюмо наступала Варя.

Старуха вдруг сдалась. Будто обессилев от крика, сказала уже совсем тихо:

— Этими днями должен быть… Не рушь семью, Варвара. У Павлушки, чуешь, две пули из нутра вынули…

Варя молчала.

— «Не рушь»!.. — повторила она наконец. — Пашка простит, так ты, пока жива, попрекать будешь.

— Не буду, — коротко обещала старуха. — Сами не святые…

Варе нечего сейчас было сказать свекрови. Неожиданное, хотя и скупое тепло, пришедшее после шести лет холодной неприязни, насторожило ее, сбило с толку. В голове мелькало: почему же Пашка матери письмо прислал, а не ей? Или ее последнее письмо к нему было больно сдержанное, без обычной ласковой обстоятельности, и Пашка почувствовал, что не так-то уж она его тут ждет?

Варя попыталась, себе представить, как же все это будет: на станции прогудит паровоз, а через минут десять застучат сапоги по деревянному настилу двора, и почти неслышно откроется дверь. Она помнила: у Пашки были кошачьи шаги, и он норовил всегда подойти неожиданно сзади и схватить не больно, но озорно. Варя все еще не могла себе представить его в шинели, а видела в синей пиджачной паре поверх белой рубахи, в заломленном набок мягком картузе. «Две пули из нутра вынули…» Где же они были, пули эти?..

Еще невольно вспомнилось, как в первый год после их свадьбы случилась на улице драка. Пашка влез сначала не всерьез, а потом вдруг вызверился и стал бить не глядя… Когда и его сшибли, Варя кинулась, ухватилась за ремень, оттащила в сторону. А Пашка утер кровь и опять полез, засучивая рукава испятнанной кровью рубашки.

И вот так теперь он может броситься на Лариона, бить, не соображая куда. Варе показалось, что она уже видит Ларионово бледное лицо с горьким изломом бровей, видит его бессильно повисшую беспалую руку, с которой каплями стекает его кровь… Нет уж, если Пашка только тронет Лариона, тогда уж точно ей с Пашкой не бывать. А если не тронет?

— Ну, я пойду, мамаша, — очнувшись, тихо сказала Варя. — А вы все же показали бы мне Павлово письмо.

Ей хотелось увериться, что Пашка еще ничего не знает и что есть время, чтобы как-то защитить Лариона.

…Знал ли Павел Жданов что-то или еще не знал ничего, он стоял на пороге своего дома, счастливый, краснощекий. Глаза его ликовали, и выпитое еще по пути вино играло в нем.

— Дорогая моя жена Варя!.. — начал он радостно и торопливо. — Милая моя дочка Маргарита!..

Варе не нужно было притворяться: когда она увидела Пашку, она поняла, как много значит, что он, а не другой был ее первым, и с ним, а не с другим пережито так много и плохого и хорошего, без чего, наверное, не бывает ни у кого. Собаку не прогоняют, если она прижилась во дворе, как бы брехлива и бестолкова она ни была. А тут был муж, которого когда-то любила, которого ревновала… Вспомнилась та ночь в лесу и Пашка, который косил для любовницы. Как Варя тогда билась за Пашку!.. И вот он теперь стоит перед ней, провоевавщий почти два года, но по виду мало изменившийся, все такой же фартовый, кудрявый, в свеженькой шинельке с черными погонами, в наваксенных сапогах. Распахнутая пола открывает яркий рыжий ремень, солнечную медальку на груди. А возле ног лежат на полу большой грудой тяжелые, увязанные толстой веревкой солдатские чемоданы, вещмешки…

— Это еще не все тут. Багажом идет… Одену, обую вас, как кукол!

Варя зарыдала. Только сейчас она поняла, что жила все это время, как натянутая струна, и себе не хотела в том признаться. И она сразу выплакала столько слез, что хоть неси на коромысле. Все изготовленные к Пашкиному приезду слова: «Я своей голове сама хозяйка», «По два раза я ничего не решаю», «От тебя старые обиды не остыли, новых наживать не хочу…» — все это рассыпалось, как плохо снизанные бусы.

А Пашка, скинув шинель, тут же бросился развязывать свои чемоданы. На стол, на лавки легли куски немецкого трофейного голубого сукна, шелковые кофты, юбки из бархата, туфли на высоком подборе.

— И денег у меня много, Варька!..

Он обхватил ее за шею, и Варя, против воли отвечая на его поцелуи, с ужасом поняла, что она уж теперь знает другие губы и другие руки, другой запах тела, волос… Это невозможно спутать, забыть, поменять местами.

— Ой, Паша!.. — только и могла сказать она.

И тут оба увидели свекровь. Та повисла на сыне, плача ему в плечо.

— Как ждали-то мы тебя! — говорила старуха, не отпуская Пашку. — Гляди, девочка-то какая выросла, Моричка-то!.. А жизнь-то какая, сынушка!

Пашка вдруг отодвинул мать и шагнул опять к Варе.

— Варька, чего с тобой? Ты болеешь?..

Свекровь в страхе кинула взгляд на черное Варино лицо.

— Да она тут без тебя изробилась вчистую!.. Железо ее, бедную, одолело, — поспешно сказала она и стала между ними, будто хотела загородить собой Варю, спрятать хоть в эту минуту от Пашки.

Наверное, было бы лучше, если свекровь тут же все и рассказала. Тогда бы все и решилось. А теперь Варе ничего не осталось, как встать и подойти к мужу, бы помочь ему раздеться.