Лапти сталинизма - [3]

. «Политическое сознание» также является одним из тех понятий, для которого в отечественной и мировой науке сложились различные трактовки. В западной науке под влиянием прежде всего исследований школы «Анналов» этот термин понимается преимущественно как отражение политических реалий мира в умах людей. В этом контексте политическое сознание, являющееся частью общественного сознания, присуще любому дееспособному индивиду и человеческой общности. Такой подход значительно отличается от наиболее распространенной в отечественной литературе трактовки политического сознания как некоего качественного уровня осознания людьми политической действительности, отличающего его обладателей от «примитивных» и «неразвитых» масс. В данном случае, однако, происходит подмена аналитических категорий, и мы имеем дело не с сознанием как таковым, а с сознательностью (то есть не с нейтральным аналитическим понятием, а категорией, имеющей морально-оценочную нагрузку). В настоящей работе мы склонны следовать пониманию политического сознания, предложенного школой «Анналов», полагая, что крестьянин обладал таковым вне зависимости от его способности понять и осмыслить всю «закономерность и необратимость» «Великого Октября». Исследование политического сознания крестьянства Русского Севера в таком контексте будет, по нашему мнению, способствовать преодолению терминологических границ, разделяющих отечественную и зарубежную историографию вопроса, интеграции различных интеллектуальных полей, творческому взаимодействию и взаимному идейному обогащению представителей научного сообщества.

Другим немаловажным поводом обращения к теме политического сознания может служить современное состояние историографии по проблеме природы политического режима СССР 1930-х годов. К настоящему времени в российской исторической науке в ходе длительных и во многом политизированных дебатов сложились два полярных блока оценок по этой проблеме. В рамках одной из этих трактовок акцент эпистемологических усилий исследователей делается на изучении сталинского государства, в другой — на изучении советского общества. При этом в обоих случаях практически за пределами основной проблематики остается изучение личности. Игнорирование субъективного фактора советской истории не вполне правомерно, поскольку «среднестатистический» индивид является таким же участником политической жизни социума, как государство или общественные организации и социальные группы. Именно поэтому, как нам представляется, изучение реакции «маленького человека» на «большую» политику, его мыслей и чувств является одной из приоритетных задач отечественной историографии — в силу ее важности для осмысления природы советского общественно-политического строя. Это особенно актуально в связи со значительным интересом современного российского общества к истории СССР.

Немаловажно и изучение социокультурного облика крестьянства в сталинский период. Сегодня остро ощущается сложившийся в последние два десятилетия дисбаланс исследовательского внимания к социокультурным сюжетам истории российского крестьянства. В ряде фундаментальных работ были рассмотрены особенности крестьянских движений, культурный код крестьянства, его политические представления в годы русских революций и Гражданской войны. Исследований, посвященных этой тематике применительно к колхозной деревне, значительно меньше. Подобная ситуация не вполне понятна, поскольку вопрос — революция 1917 года или же коллективизация принесли больше изменений в жизнь российского села — не лишен смысла. Тем не менее еще с советских времен рассмотрение социокультурных аспектов истории советского крестьянства было отдано в руки писателей-деревенщиков, многие из которых вплоть до сего дня пытаются излить свою неизбывную грусть по поводу исчезнувшей российской деревни. Не отрицая важности воссоздания подобного красочного образа, тем не менее все же следует признать, что «ностальгический дискурс» вряд ли способствует научному осмыслению истории российского крестьянства. Ибо острое чувство утраты далеко не всегда позволяет разглядеть в исчезнувшей деревне ростки новой социальной организации российского села. Эта задача в большей степени соответствует профессии историка, нежели художника.

Рассмотреть политическое сознание всего многомиллионного российского крестьянства сегодня не представляется возможным — в таком случае историк рискует утонуть в водах почти безбрежного океана информации. А ведь его задача не только собрать исторический материал, но и осмыслить его. Поэтому для большей конкретизации объектом нашего исследования было избрано крестьянство Русского Севера — устойчивого этнокультурного региона, сложившегося в процессе многовековой хозяйственной и культурной колонизации русскими окраинных территорий Восточно-Европейской равнины, общность и своеобразие исторических судеб которого было обосновано в трудах крупнейших отечественных ученых[10]. В исследуемый период его границы близки к административным границам Северного края, который существовал как отдельное административно-территориальное образование с 1929 по 1936 год. В конце 1936 года он был сначала преобразован в Северную область, из которой затем была выведена Коми область — на ее основе возникла новая административная единица — Коми АССР. В сентябре 1937 года Северная область была разделена на Архангельскую и Вологодскую области. В нашей работе будут рассмотрены лишь русские районы Северного края. Мы принципиально не затрагиваем проблему эволюции политического сознания населения Коми области и Ненецкого округа, поскольку оно значительно отличалось по своему национальному составу и другим социокультурным характеристикам. Хронологические рамки нашего исследования обусловлены двумя важнейшими как для судеб крестьянства, так и для всего Советского Союза событиями; это коллективизация российской деревни, повлекшая за собой коренную трансформацию социальной структуры, форм хозяйствования, общественных отношений в деревне, и начало Великой Отечественной войны, что привело к изменениям как в формах и содержании идеологического воздействия, так и в общественно-политических настроениях крестьянства. Эти события не могли не отразиться на повседневной жизни, на умах миллионов крестьян, став символическими границами, которые словно сами собой очерчивают историю крестьянства в судьбоносное десятилетие его истории.