Лапник на правую сторону - [4]
Медсестре Богдановой снился туман. Рваной лентой вытек он на дорогу, пополз поначалу легкой поземкой, едва различимым дымком, но уже через пару минут сгустился, укутывая кустарник у обочины. Дыша стылой сыростью погреба, туман расползался шире и шире, накрывая все кругом белой пеленой.
Соня стояла на лугу и смотрела, как туман, перевалившись через дорогу, стекает на луг, подползает ближе. Почему-то во сне она знала, что в тумане оказаться ни в коем случае нельзя, и стала уходить в сторону, к холму, к огням, светившимся так близко и так по-домашнему. Идти с каждым шагом было все тяжелее, ноги, будто налитые усталостью, не слушались…
Оглянувшись, Соня увидела, что туман уже совсем рядом. И поняла, что в нем кто-то есть. Кто-то полз по жухлой траве, прячась в тумане, дыша тихо, чтобы не заметили. Кто-то страшный прятался там, приближался к Соне. Она все шла и шла на огни, понимая, что не успеет, что идет слишком медленно, и темная жуть разливалась по сердцу. Она все поняла, остановилась и заплакала от безысходности, от того, что все так глупо, что люди, спокойно сидящие в своих домах у телевизоров – рядом, вот они, двадцать шагов.
Соня проснулась в слезах, жалобно всхлипывая, не понимая спросонья, что все страшное позади, она дома, в своей постели. Некому было утешить ее, уложить на бочок, обнять, убаюкать, как в детстве. От этого своего сиротства она зарыдала в голос и окончательно проснулась.
Размазывая слезы по щекам, Соня дотянулась до выключателя, зажгла торшер, влезла в рукава махрового халата и, шаркая, как старушенция, поплелась на кухню, варить кофе. Часы пробили пять. Она знала, что больше сегодня не уснет.
Пять утра – поганое время для людей, которым не к кому прижаться. В голову лезет все самое грустное, стыдное, мерзкое, все то, что при свете дня прячется в тайных закоулках сознания. Если тебе не к кому прижаться в пять утра, заботливо припрятанные на день уродцы вылезают из темных уголков и начинают грызть сердце. Самые гадкие воспоминания, самые глупые страхи… Вот восьмилетняя Соня плачет в школьной раздевалке. Белобрысая Катька, которая все десять лет учебы дразнила Богданову непонятным, но обидным «репа-бомба, летит-пердит», спрятала ее куртку. На улице ноябрь, валит мокрый снег, но лучше уж пойти домой без куртки, чем сидеть в пустой раздевалке и бояться, что кто-нибудь увидит, как ты ревешь…
Вот Соня, студентка мединститута, мямлит на экзамене по фармакологии.
– Деточка, ну что же вы? – недовольно качает головой преподаватель. – Я понимаю, Тарасова не учит. Но Тарасова – это Тарасова. Тарасова родилась на свет отнюдь не для занятий медициной, а для счастливого замужества. Вам же, Богданова, с вашими внешними данными, надо день и ночь заниматься…
А вот Соня, уже дипломированная медсестра, стоя у дверей ординаторской, подслушивает разговор, для ее ушей не предназначенный. После чего вся жизнь летит в тартарары.
Этот разговор Соня не могла забыть много лет. И сейчас она будто бы снова слышала голос Антона – волшебный, незабываемый, невероятно чувственный голос. «Представь себе», – говорил Антон…
– Нет! – сказала дипломированная медсестра Богданова вслух, громко. – Нет! И ухватилась за недочитанный томик Кристи, как за спасательный круг.
В половине девятого утра книжка закончилась. За окном сигналили машины, народ толпился на остановке маршрутки, перекрикивались тетки во дворе. Уродцы снова попрятались по углам – до поры до времени.
Соня допила третью чашку остывшего кофе, закурила и принялась строить планы на день. Был выходной, так что провести его следовало с пользой и по возможности с удовольствием. С удовольствием, правда, было проблематично. Выходные она в принципе не любила. Не то чтобы не знала куда себя деть – просто боялась, что вдруг, посреди какого-нибудь приятного безделья, накатит вселенская грусть, и тогда впору вешаться. На работе вселенская грусть не накатывала – не до того было. А когда нет дежурства в больнице – извольте, в любой момент, посреди самого наилучшего настроения. В последнее время это стало происходить чаще. Удручающе часто. И еще кошмары. Они появились с год назад, и поделать с ними было невозможно совершенно ничего, кроме как, отдежурив двое суток вместо положенных одних, свалиться трупом поперек дивана и проспать без сновидений двадцать часов кряду.
Увы. Без сновидений поспать получалось далеко не всегда. Частенько Соня вскакивала в слезах, не понимая, на каком свете находится, и долго еще всхлипывала, чувствуя себя маленькой, одинокой, беспомощной…
На самом деле ни маленькой, ни беспомощной медсестра Богданова не была. На самом деле она была вполне самостоятельной женщиной двадцати девяти лет, которая поставила на себе крест и чрезвычайно этим горда. Ну, может не так и горда, но относится философски. А вообще-то главное, что она сама, первая, успела поставить на себе крест, опередила всех, кто только собирался это сделать, и теперь никто не сможет ни задеть ее, ни обидеть. Она первая сказала себе, что немолодая и толстая, и ее никто этим уже не удивит. Она успела заявить, что никаких высот в жизни не достигнет, что слово «карьера» в применении к ней – такая же дикость, как спортивное седло на спине деревенского поросенка, что состарится в одиночестве и что ей на это глубоко плевать. Теперь Соня была неуязвима, как танк Т-34. А чтобы обшивочку ненароком не пробило, каждое утро медсестра Богданова говорила отражению в зеркале: «Посмотри на себя внимательно и не обольщайся». Глупо, конечно, неврозом попахивает, но иначе нельзя. Несколько раз другие люди успевали первыми открыть ей глаза на правду. Переживать такое снова не хотелось.
Дженнифер подозревают в убийстве лучшей подруги. Да, женщину с прогрессирующей болезнью Альцгеймера всерьез в этом подозревают. Улик слишком много. Чтобы защитить себя и узнать правду, Дженнифер приходится каждый день собирать по кусочкам свою жизнь. Но, может, подсознание не случайно противится открыть правду?
Джеймс Крюгер создал машины, призванные облегчить быт людей. Но через двадцать лет власти объявляют их угрозой для населения. Тогда Джеймс перепрограммировал машины, и теперь они истребляют людскую расу. Главные герои отправляются к месту, откуда можно отключить всех киборгов. Однако им нужно преодолеть более 1000 километров так, чтобы их не засекли. Ведь искусственный интеллект, контролирующий киборгов, взломал все спутники на околоземной орбите и теперь следит за каждым квадратным метром земли.
После аварии, произошедшей на съемках, документалист Джереми Сэлинджер жестоко страдает от депрессии. Чтобы побыть вдали от всего и от всех, он со своей семьей едет на родину жены, в Южный Тироль, тихий уголок чудесной альпийской природы. Во время прогулки с дочерью по заповедному ущелью Блеттербах, знаменитому своими окаменелыми ископаемыми монстрами, Джереми случайно слышит обрывок странного разговора. Что же произошло на Блеттербахе в 1985 году и какое отношение имеет к этой давней истории жена Джереми? Он чувствует, что обязан разгадать тайну Блеттербаха, и лишь эта цель удерживает его гибнущий разум на плаву… Впервые на русском языке!
Лили скрывает травмирующее прошлое под колючей внешностью, но в третьей книге эксперт по карате опускает свою защиту, на достаточно долго время, чтобы помириться с семьей и помочь раскрыть ряд ужасных убийств. Вернувшись в родной город Бартли (в двух шагах от места, где она живет в Шекспире, штат Арканзас) на свадьбу сестры Верены, Лили с головой погружается в расследование о похищении восьмилетней давности. После того, как ее бывший возлюбленный и друг Джек Лидз (частный сыщик с сомнительным прошлым) приезжает, чтобы проверить анонимную подсказку, что похититель и пропавшая девочка находятся в Бартли.
Она долгие годы прослужила учительницей и всегда повторяла, что верит в справедливость: любой, причинивший зло своему ближнему, заставивший его страдать или умереть, заслуживает наказания…
Необыкновенное оружие – инструмент по управлению человеческим сознанием «Интел-реврайтер» попадает в руки разных людей. Наконец каждый из них может осуществить свою заветную мечту, но не у каждого чисты помыслы и стремления. Успешный бизнесмен Феликс Саенко и его друзья находят способ помешать им и спасти сотни миллионов жизней. Вместе с тем, герои романа привлекают читателя своим видением обустройства мира, принципами управления государством, в котором главная задача общества – не допускать к власти разного рода бездарей, проходимцев и казнокрадов.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)