Ланарк: Жизнь в четырех книгах - [129]

Был ли Адам негром? Дункан Toy так и думает…

«Найти обнаженную модель ничего не стоит», — замечает он и, похоже, подмигивает…

Он надеется, что за этой росписью последует много других заказов. Надеется заработать на этом много денег. Ему нужны деньги, говорит он…

Toy чувствовал себя так, словно наглотался ядов, словно из него выпустили половину крови. Он сидел неподвижно, пока не вошел священник и не спросил:

— Вы читали?..

— Да.

— Беда. Просто беда.

— Уверен, она так написала по злобе.

— Нет, не думаю. Когда я был капелланом в тюрьме Барлинни, мне приходилось часто иметь дело с репортерами; в среднем они не хуже других людей. Но, чтобы не потерять работу, им приходится писать занимательно, поэтому все у них выходит либо смешным, либо чудовищным. Если придут еще репортеры, мой вам, Дункан, совет: не рассказывайте им, что вы чувствуете или во что верите.

Тем же вечером явился журналист, пригласил Toy выпить в пабе и признался, что и сам мечтал стать художником, но этому воспротивился его дядя. Toy попросил:

— Пожалуйста, расскажите читателям, что я не атеист, у меня есть собственное представление о Боге, но оно не расходится со взглядами церкви, на которую я работаю.

Заметка появилась двумя днями позже под заглавием:

НЕ АТЕИСТ

«Безумный монументалист» из Каулэра Дункан Toy отрицает. что он атеист. По его словам, у него есть собственное представление о Боге, но оно не расходится.

Впоследствии Toy заметил, что журналисты не интересуются его мыслями, хотя они спрашивали его, каково это спать одному в огромном здании, и все фотографировали Адама и Еву. Единственным исключением был высокий мужчина в красивом костюме из «Глазго геральд». Он просидел полчаса на передней скамье, глядя на плафон, потом пересел на стул у органа и принялся рассматривать стену с Эдемом. Наконец он проговорил:

— Мне это нравится.

— Я рад.

— Разумеется, критиковать это — задача почти невыполнимая. Это не кубизм, не экспрессионизм, не сюрреализм, это не академический стиль, не натурализм и даже не примитивизм. Чуточку похоже на Пюи де Шаванна, но кто сейчас помнит Пюи де Шаванна? Боюсь, вам предстоит поплатиться за то, что вы не вписываетесь в основные направления развития.

— То же относится к лучшим британским художникам.

— Да?

— Хогарт. Блейк. Тернер. Спенсер. Барра.

— О, вам они нравятся? Тернер, конечно, хорош. Его подход к колориту предвосхищает Одилона Редона и Джексона Поллока. Ладно, я для вас постараюсь, хотя неделя выдалась, как никогда, загруженная. Школы Глазго и Эдинбурга организуют выставки дипломных работ, так что времени у меня в обрез.

В конце статьи о других людях «Гералд» написал следующее:

Непросто разыскать в глубинах Северо-Восточного Глазго Каулэрскую приходскую церковь, но те упрямцы, которые туда все же доберутся, обнаружат, что стенная роспись Дункана Toy по Книге Бытия (незаконченная) заслуживает гораздо большего, нежели беглый взгляд.

Газеты внушили ему отвращение к его работе. Месяцам он старался придать каждому образу максимум ясности и гармонии, не помещая на картину ничего, что не находил красивым и волнующим. Он понимал, что в репортажах всегда все упрощается и искажается, но чувствовал также, что и самый неверный репортаж дает все же некоторое представление о предмете, а его работа не породила ничего, кроме бесполезной болтовни. Он лежал, свернувшись клубком, на полу кафедры и до полудня то дремал, то просыпался, потом поднялся на ноги и, покусывая сустав большого пальца, стал глядеть на незаконченную стену. Теперь он не видел ничего, кроме запутанных очертаний. Громко хлопнув дверью и топая, вошли Макалпин и Драммонд, за ними Макбет. Toy следил за приятелями удивленно и с интересом.

— Мы пришли, — начал Драммонд, — так как прочли в газетах, что ты каждый день устраиваешь службы, во время которых белые женщины насилуют негров.

— Сам понимаешь, мы самую малость приняли на грудь, — проговорил Макалпин.

— Офигеть, — сказал Драммонд.

— Чудеса, да и только, — сказал Макалпин.

— Да уж, — сказал Драммонд.

Они принялись гоняться по церкви, вдоль рядов скамей, зигзагом по нефу, вверху по галерее, останавливаясь, чтобы осмотреть роспись с новой точки, и окликая друг друга.

— Отсюда целиком видна стена с окнами.

— Боже правый, да здесь ныряльщик.

— На дерево лучше всего смотреть сверху.

— Но я вижу навозного жука, а ты не видишь.

Макбет тяжело опустился рядом с Toy:

— Они получили дипломы. Им хорошо смеяться.

Наконец они сошли вниз, и Драммонд произнес серьезно:

— Все в порядке, Дункан, тебе не о чем беспокоиться.

— Тебе понравилось?

— Мы завидуем, — сказал Макалпин. — Я во всяком случае. Пошли выпьем.

— С удовольствием! Куда?

— Не забывайте, у меня всего полкроны, — напомнил Драммонд.

— У меня двадцать шесть фунтов, — сказал Toy. — Но на них нужно жить до следующего заказа.

Драммонд сказал:

— Это явно ночь «Вина шестьдесят четыре».

— Что за «Вино шестьдесят четыре»?

— Ему должно исполниться шестьдесят четыре дня, раньше нельзя пить ни капли, но стоит оно всего четыре пенса за стакан. Оно такое крепкое, что я его пью только раз в году. Боюсь за свое здоровье. Торгует им только паб на Гроув-стрит, но с нами будет все в порядке, потому что нас трое.