Ламьель - [39]

Честный кюре устроил ей ужасную сцену, но ничего или почти ничего не добавил к ее сведениям. Через три дня Отмар, начавший подсматривать за своей племянницей, прогнал Жана Бервиля. По нескольким словам дядюшки, подслушанным Ламьель, она заключила, что причиной немилости, в которую попал Жан, является в какой-то мере она. Она стала его разыскивать и наконец через неделю нашла. Он шел с телегами одного соседа. Ламьель побежала за ним и дала ему два наполеондора. Страшно удивленный, Жан взглянул вдаль — на большой дороге никого не было; он поцеловал Ламьель и уколол ее своей бородой; она живо оттолкнула его, но все же решила добиться своего и узнать, что такое любовь.

— Приходи завтра к шести часам в тот лес, где мы были в воскресенье. Я тоже туда приду.

Жан почесал затылок.

— Дело-то вот в чем, — сказал он после многочисленных смешков и фраз вроде «мадмуазель уж слишком добра», — дело в том, — сказал наконец Жан Бервиль, — что я к завтрашнему дню не разделаюсь с одной работой, а тут я могу получить шесть франков в день и даже больше. Телегу из Мери я пригоню лишь завтра в восемь часов вечера.

— Когда ты будешь свободен?

— Во вторник. А впрочем, нет, возможно, будет еще работа, а хозяин заплатит мне только когда все будет окончено. Среда будет самое верное, тогда это моим делишкам не повредит.

— Ладно; я дам тебе десять франков, приходи в лес в среду в шесть часов вечера, только не надуй.

— О, за десять франков, если мадмуазель угодно, я готов прийти и завтра, во вторник, ровно в шесть часов.

— Отлично, завтра вечером, — сказала Ламьель, начиная терять терпение от жадности этого скота.

На другой день она нашла Жана в лесу; он принарядился в воскресное платье.

— Поцелуй меня, — сказала она.

Он ее поцеловал. Ламьель заметила, что он выполнил ее приказание и пришел свежевыбритым. Она сказала ему об этом.

— А как же иначе? — живо отозвался он. — Хозяйка здесь вы; вы хорошо платите, а потом вы такая красивая.

— Тут речь идет не о хозяйке, а я хочу стать твоей любовницей.

— Ну, это другое дело, — сказал Жан деловито, и затем без восторгов, без любви молодой нормандец стал ее любовником.

— И это все?

— Все, — отвечал Жан.

— У тебя уже много было любовниц?

— Три.

— И так-таки ничего больше и нет?

— Насколько я знаю — нет; хочет ли мадмуазель, чтобы я пришел еще раз?

— Я тебе скажу об этом через месяц; но помни, не болтай, не рассказывай никому.

— Не такой я дурак! — воскликнул Жан Бервиль.

Тут у него впервые заблестели глаза.

«Как? Неужели любовь — это только и всего? — с удивлением спрашивала себя Ламьель. — Стоило ее так строго запрещать! Однако этого бедного Жана я вожу за нос; чтобы прийти сюда другой раз, он, возможно, откажется от какой-нибудь выгодной работы».

Она вернула его и дала ему еще пять франков. Он рассыпался в страстных выражениях благодарности, Ламьель села и смотрела ему вслед (она вытерла кровь и почти не обратила внимания на боль).

Потом она рассмеялась и все повторяла:

— Так, значит, эта пресловутая любовь — только и всего?

Когда она возвращалась домой, задумчивая и насмешливая, она увидела молодого человека, отлично одетого и очень приятной наружности, ехавшего по той же большой дороге. Этот молодой человек, видимо, был близорук, он чуть что не остановил своей лошади, чтобы удобнее разглядеть Ламьель в свой лорнет. Оказавшись на расстоянии не больше тридцати шагов, он сделал радостное движение, подозвал своего лакея, передал ему лошадь, и слуга удалился крупной рысью.

Молодой Фэдор де Миоссан, так как это был не кто иной, как сын герцогини, пригладил волосы и с уверенным видом направился к Ламьель.

«Видно, нужна ему именно я», — подумала она.

Когда он был уже совсем близко, она решила:

«Он только разыгрывает смельчака, а на самом деле он застенчив».

Это само собой напрашивавшееся наблюдение значительно успокоило нашу героиню. В то время как Фэдор приближался к ней, его решительная и самоуверенная походка навела ее на мысль:

«А ведь поблизости нет ни души».

Уже на следующий день после приезда молодого герцога Дюваль, его любимый камердинер, сообщил ему, что, зная о его скором прибытии, нашли нужным поскорее убрать из замка хорошенькую шестнадцатилетнюю гризетку, очаровательную во всех отношениях, любимицу его матери, знавшую английский язык, и т. д.

— Тем хуже, но что поделаешь! — сказал герцог.

— Как, что поделаешь? — воскликнул Дюваль уверенным тоном человека, руководящего всеми действиями своего господина. — Вас попросту обкрадывают. Было бы малодушием не повести атаку на эту девчонку. Дело здесь нехитрое: дают ей несколько ливров и снимают хорошенькую комнатку в деревне. И вот у вас есть уголок, куда вы можете ходить по вечерам курить сигару.

— Это будет, пожалуй, так же скучно, как сидеть у моей матери, — заметил герцог, зевая.

Видя, что картина такого счастья не производит на него особого впечатления, Дюваль прибавил:

— А потом, если кто-нибудь из ваших друзей пожелает навестить вас в замке, господину герцогу будет что ему показать вечерком.

Этот последний довод возымел свое действие, и красноречие Дюваля, без устали утром и вечером твердившего о Ламьель, подготовило молодого человека к тому, чтобы передать в этом деле руководство своему камердинеру, хотя герцог до смерти боялся совершить какой-нибудь глупый шаг, который мог стать темой для анекдота.