Ламьель - [25]

Читатель, быть может, думает, что Ламьель пленится любезным аббатом Клеманом, но небо даровало ей душу твердую, насмешливую и мало восприимчивую к нежным чувствам. Всякий раз, как она видела аббата, ей приходили на память насмешки Санфена, и когда в своих рассуждениях аббат высказывался в пользу дворян или духовенства, она неизменно ему говорила:

— Будьте откровенны, господин аббат. Какого места по финансовой части вы хотите добиться? На что вы нацелились по примеру вашего достойного господина Бёрка?

Но если Ламьель плохо воспринимала нежные чувства, занимательный разговор способен был увлечь ее в высшей степени. Слишком неприкрытая злоба доктора Санфена оскорбляла эту очень еще юную душу. Она хотела, чтобы едкая сила мыслей доктора сочеталась с безупречным изяществом, которое аббат умел придавать всему, что он говорил. Вот портрет Ламьель, который аббат Клеман набросал в это время одному близкому другу, оставшемуся в Булони. «Изумительная девушка, о которой, по вашему мнению, я слишком часто говорю, еще не сделалась красавицей; она, пожалуй, слишком высока ростом и худощава. Ее лицо станет со временем законченным образцом нормандской красоты; лоб у нее величественный, высокий, смелый; волосы пепельно-русого цвета; нос небольшой, изумительный по совершенству. Что касается глаз, то они голубые, но недостаточно велики. Подбородок тонкий, но слишком длинный. Все лицо представляет правильный овал, и единственное, к чему, на мой взгляд, можно придраться, — это рот, который своими опущенными углами несколько напоминает рот щуки. Но повелительница этого юного существа, которая, несмотря на то, что ей перевалило за сорок пять лет, переживает с недавних пор вторую молодость, так часто останавливается на действительных недостатках милой девушки, что я их почти не замечаю».

Когда в замок заезжала с визитом какая-нибудь знатная соседка, считалось, что ни молодой священник, ни маленькая лектриса — мещанка, а то и еще ниже — недостойны выслушивать секреты партии ультрароялистов. В то время подготовлялись июльские ордонансы[21], в тайну которых были посвящены многие замки в Нормандии. В этих случаях наши приятели шли любоваться прелестями великолепного белого попугая, прикованного серебряной цепочкой к своей жердочке у окна на другом конце гостиной. За ними можно было наблюдать, но услышать они ничего не могли. Бедный аббат смущался и краснел, но Ламьель становилась в разговоре все более оживленной. Поднять в присутствии герцогини какую-нибудь тему, которую она не затронула сама, означало проявить к ней недостаточную почтительность. Оставшись наедине с аббатом, молодая девушка засыпала его вопросами о всевозможных вещах, обо всем, что ее удивляло; она была совершенно счастлива, но нередко приводила своего собеседника в крайнее замешательство. Как-то раз, например, она его спросила:

— Есть один враг, и против него меня предостерегают все назидательные книги, которые герцогиня заставляет меня читать для моего воспитания; но мне никогда толком не говорят, что он собой представляет. Так вот, господин аббат, вы, которому я вполне доверяю, скажите: что такое любовь?

Разговор до этого был настолько искренним и бесхитростным, что молодой священник, поглощенный своей любовью, не догадался ответить, что он этого не знает, и неосторожно сказал:

— Это нежная и преданная дружба, и для тех, кто ее испытывает, нет большей радости, как проводить свою жизнь с любимым существом.

— Но во всех романах госпожи де Жанлис, которые герцогиня велит мне читать, влюблен в женщину всегда бывает мужчина. Две сестры, например, могут жить вместе и испытывать друг к другу самую нежную дружбу, а между тем про них не говорят, что они влюблены и что это любовь.

— Дело в том, — отвечал молодой священник, — что любовь должна быть освящена браком; эта страсть быстро становится преступной, если ее не освятить совершением таинства.

— Так значит, — продолжала Ламьель совершенно невинно, но все же чувствуя, что ставит аббата в затруднительное положение, — так, значит, вы, господин аббат, не можете испытывать любовь, так как вы не имеете права жениться?

Это замечание оказалось настолько метким и сопровождалось таким выразительным взглядом, что бедный аббат оцепенел, глядя на Ламьель широко раскрытыми глазами.

«Отдает ли она себе отчет в том, что говорит? — спрашивал он себя. — В таком случае нехорошо, что я так часто бываю в замке; чрезвычайное доверие, которое она питает ко мне, не так далеко от любви и, по-видимому, к ней и ведет».

Эти упоительные мысли занимали душу молодого священника не менее двадцати секунд, затем он с ужасом подумал:

«Господи, да что же я делаю? Я не только поддаюсь преступной для меня страсти, но и рискую соблазнить девушку, добродетель которой мне доверили! Соглашение это, правда, молчаливое, но именно в силу этого оно должно быть для меня особенно священным».

— Дочь моя! — произнес он тем же тоном, что с кафедры, и притом так громко, что герцогиня и две дамы, говорившие с ней вполголоса, подняли глаза.

После этих слов молодой кюре, как бы вне себя от сделанного усилия, выпрямился во весь рост, что очень удивило Ламьель и показалось ей даже забавным. «Мне удалось задеть его за живое, — подумала она, — видно, в этом слове