Ламьель - [21]

Это несчастье с самого раннего детства чрезвычайно обострило внимание доктора к различным мелочам. Уже восьми лет его невероятное самомнение оскорбляла едва заметная улыбка у встречного прохожего, взглянувшего на него с другой стороны улицы.

Доктор уверял, что он очень зябок, и под этим предлогом всегда носил великолепные плащи и всякого рода меха. Он воображал, что скрывает таким образом свой недостаток, между тем как, кутая во множество тканей свои и без того слишком выступающие плечи, он лишь подчеркивал свое уродство. Когда вечера становились холоднее, еще в сентябре он начинал следить за появлением первого представителя хорошего карвильского общества, отважившегося накинуть на себя плащ, и с благодарностью замечал его еще издали. В тот же миг он бежал к себе за плащом и говорил потом всем, кого навещал вечером:

— А я уже надел плащ, меня надоумил пример такого-то. Самое опасное — это первые холода; они могут привлечь к груди влагу, которая иначе незаметно разошлась бы в испарине, а множество случаев чахотки именно этим и объясняется.

Привычка обращать на все внимание очень способствовала успехам доктора среди женщин.

Первым его шагом было всегда изолировать их под предлогом болезни — таким простым способом он заставлял их скучать; потом он развлекал их, окружая их множеством забот, и иногда добивался того, что они забывали о его необычайном уродстве. Чтобы не уязвлять своего тщеславия, он усвоил спасительную привычку не считать своих поражений и запоминать одни лишь победы. «С моим видом, — признавался он себе еще в юности, — хорошо будет, если из ста женщин, на которых я поведу атаку, я насчитаю две победы». И он огорчался лишь тогда, когда не достигал этой нормы.

Убедив Ламьель — что, впрочем, было нетрудно — не возвращаться в замок, он расшевелил герцогиню. Она купила сад, примыкавший к домику Отмаров, и на этом участке велела построить квадратную башню с великолепной комнатой и туалетной на каждом этаже. Позволив себе такую дорогостоящую причуду, герцогиня хотела показать жителям Карвиля, чрезмерно зараженным якобинским духом, настоящую средневековую башню; это должно было им напомнить, кем были для них когда-то сеньоры де Миоссан. Башня, которую возвели в саду, была точной копией полуразрушенной башни, высившейся в парке замка. Доктору удалось преодолеть некоторые возражения, которые не преминула выдвинуть скупая герцогиня, объяснив ей, что для новой постройки можно будет воспользоваться квадратными тесаными камнями, из которых была сложена старая башня. Затем, когда новая башня была уже возведена, он заметил, что деревенские каменщики выложили камни недостаточно ровно; пришлось выписать из Парижа каменотесов, которые окружили ее стрельчатыми украшениями, взятыми из мавританской архитектуры, великолепные остатки которой можно видеть в Испании. Новая башня производила неотразимое впечатление на обитателей всех окрестных замков.

— Это одновременно и полезно и приятно! — воскликнул маркиз де Тернозьер. — Если якобинцы поднимут бунт, можно будет, укрывшись в такой башне, продержаться там дней восемь или десять, пока из окрестностей не подоспеют жандармы. А в более спокойное время вид такого прекрасного сооружения будет наводить соседние замки на размышления.

Доктор постарался, чтобы в течение двух недель, а то и меньше, эту мысль повторили в присутствии герцогини по крайней мере двадцать раз. Она была бесконечно обрадована. То, что она не пользовалась со стороны соседних замков достаточным уважением, было для нее крайне неприятно, а скука, томившая ее до болезни Ламьель, была лишним мучением вдобавок к действительным или воображаемым бедам, которые, по ее мнению, отравляли ей жизнь. Всякий раз, когда во время прогулок один из этих замков попадался ей на глаза, ей становилось так больно, что она горестно вздыхала. Доктор, конечно, не преминул выпытать у нее причину этих тяжких вздохов и стал уверять ее, что они могут быть симптомом опасной грудной болезни. Больше месяца он размышлял по поводу восхищения, в которое привел г-жу де Миоссан успех ее башни. Собственно говоря, из всех страстей, которые ему приходилось в ней преодолевать, самой упорной была скупость. Он решил нанести ей решительный удар и как-то раз, хорошенько подготовив почву, воскликнул с видом глубочайшего убеждения:

— Согласитесь, сударыня, что вам замечательно посчастливилось: эта башня обошлась вам самое большое в пятьдесят или пятьдесят пять тысяч франков, а удовольствия она вам доставила больше чем на сто тысяч. Гордость окружающих вас мелкопоместных дворян вынуждена была наконец смириться; они воздают должное высокому положению, занять которое вы были призваны провидением. Так удостойте их приглашения на большой обед, который вы устроите по случаю открытия башни д'Альбре[18] (так назвали башню в честь маршала).

В течение уже нескольких месяцев доктор старался примирить окрестное дворянство с несколько странным нравом герцогини. Он распространял по всем замкам мысль, что мнимое высокомерие г-жи де Миоссан, так неприятно их поражавшее, было на самом деле не высокомерием, а лишь дурной привычкой, усвоенной в Париже, нелепость которой, впрочем, герцогиня уже начала чувствовать сама.