Лакомые кусочки - [49]

Теперь она вновь бежала в багряный сумрак, на вершину холма, не обращая внимания на голос Бранзы, взывающий из памяти: «Эдда, остановись! Постой! Не преследуй его, и тогда он сам вернется к нам!». Над пропастью вспыхнул силуэт Медведя, яркий, слепящий, раскаленный докрасна.

— Погоди! Я с тобой! — отчаянно крикнула Эдда и, зажмурившись, с разбега прыгнула в пустоту.

Видели? Все получилось! Было по-настоящему темно, а в небе — звезды! Медведь схватил Эдду когтями… или зубами? Как-то неловко он ее держит. Вот проклятие! В вышине над ее головой висит эта дурацкая лунная штуковина, круглая и желтая, будто сыр, оттеняющая своими беспокойными лучами искорки звезд!

На этот раз странная сущность не внушила Эдде никаких мыслей; лишь съежилась и превратилась в обычную луну, которая лила свой бледный свет, открывая девочке досадную правду. Когти и зубы Медведя были ни при чем: Эдда зацепилась за дерево — она не полетела, а упала, кубарем покатилась по склону, которого не заметила раньше, когда вглядывалась в бездну, стоя на краю. Да и дерева тут раньше не было, она готова в этом поклясться! Эдда непременно увидела бы его при свете дня. Видимо, она ударилась головой и какое-то время проспала, а теперь проснулась. Обгоревшая кожа саднила, особенно под порывами холодного ветра, все тело, покрытое синяками, болело и ныло. Луна вовсе не пришла, чтобы забрать Эдду… Она даже не глядела на девочку своим большим невидящим глазом, а просто освещала — ровно и бесстрастно, как всю землю под собой — тропинку, по которой Эдде предстояло спуститься вниз, обратно в скучный привычный мир.

— Глупышка, — ласково сказала Лига и провела нежными, точно цветочные лепестки, пальцами по разбитой брови Эдды. — Девочки не летают. Где твои крылья, где оперение?

— У Медведя тоже не было ни крыльев, ни перышек, а он взял и полетел. — Эдда смирно сидела в тазу, мать не спеша смывала с нее грязь и пот — осторожно и с некоторым любопытством.

Комнату освещал лишь лунный свет. Эдде почему-то казалось, что ей следует чувствовать себя слегка больной или ненадолго стать неженкой, как Бранза, которая обожала ласки и прикосновения и никогда от них не уставала.

— Думаю, Медведь вообще не улетал, — промолвила Лига, поливая водой запыленные волосы Эдды.

— Я тоже так думаю, — вставила Бранза. — Медведь превратился в Лунного медведя и усыпил нас своим волшебством.

— А потом? — недоверчиво прищурилась Эдда. — Куда он делся потом? И почему мы не можем туда попасть?

— Зачем тебе туда? — удивилась Бранза.

— Затем, что туда улетел Медведь! Наверняка там есть еще люди и много другого, — поймав предостерегающий взгляд старшей сестры, Эдда пожала плечами: — Ну, всего того прекрасного и замечательного, о чем мама рассказывает нам перед сном.

— И куча всяких ужасов, — мрачно добавила Бранза. — Злые колдуны, жадные карлики и эти страшные кони с глазами, как фонари на каретах! Не понимаю, почему тебе непременно туда понадобилось!

— Потому что это место существует! Потому что есть или должен быть способ там очутиться. Раз Медведь сумел, значит… Во всяком случае, тебе не обязательно идти со мной, но я хочу посмотреть другой мир. По-моему, человек должен увидеть все, что только есть на белом свете.

— Может, и так, — кивнула Лига. — Только нужно чуть-чуть подрасти. А пока ваше место здесь, рядом со мной. Судя по тому, что в нужный момент под обрывом вырастают таинственные деревья, а на краю пропасти появляются лунные существа и не дают вам упасть, кто-то очень могущественный придерживается того же мнения, что и я.

Лига нарочно выбрала ярмарочный день, когда в городе больше народу. Чтобы ее никто не отвлекал, она оставила девочек в «Свистке» с дочерью Келлера, Адой.

Лига неторопливо шагала в направлении рыночной площади и с удовлетворением отмечала, что в городе все идет своим чередом: хозяйки выходят за покупкам и или подругам делам; как обычно, приветливо кивают ей. На улицах можно было видеть мужчин, погруженных в свои важные занятия: одни, собравшись небольшой компанией, вели серьезные разговоры, другие правили лошадьми, впряженными в телеги, третьи работали в кузницах и прочих мастерских. Если Лига приближалась к беседующим, те, как правило, вежливо отступали в сторону, бросали на нее короткий взгляд и молча кивали, не прерывая разговора.

Она много размышляла об этих мужчинах, хотя почти никого не знала по имени. Большинство прежних обитателей Сент-Олафредс сменилось незнакомцами со светло-каштановыми волосами, подойти к которым Лига не могла: чужаки существовали только для того, чтобы наполнить город жизнью, деловитой суетой, дружелюбными улыбками. Лига — вскользь и рассеянно — подумала о том, что же нужно ей самой. Посмотреть кому-нибудь в глаза, так, как она глядела в глаза Медведя, и увидеть там сменяющие друг друга мысли; дотронуться до кого-то, кто, подобно ей самой, уже пожил на этом свете, чья кожа не напоминает бархат перламутровых детских щечек, но успела загрубеть под солнцем, может быть, даже изуродована шрамом, а под этой кожей бьются, пульсируют — она ощущала это, когда гладила Медведя — сомнения и надежды, схожие с ее собственными. Пожалуй, именно этого хотела Лига.