Лакомые кусочки - [33]

Вот он шагает своей нелепой походкой. Он все так же мал, но один его вид приводит Бранзу в ужас; ее пугают эти коротенькие решительно топающие ножки, несоразмерно большая голова, длинные космы и страшная борода, каждый волосок в которой пропитан ненавистью и коварством.

Карлик подошел к ней и остановился. Он учуял запах Бранзы, ее страх, услышал, как колотится ее сердце. Эдда тихонько сидела в кармане у нее под рукой, но Ма продолжала трудиться. Теперь она вязала, и тонкие спицы издавали негромкий деловитый стук.

Лицо карлика зажглось злобной радостью. Жуткая голова медленно повернулась на невидимой шее — может, у него и вовсе нет шеи, а череп просто привязан к кукольному тельцу волосами!

Бранза и помыслить не могла о бегстве. Какой смысл? Пригвожденная ужасом, она стояла между деревьями — странно, их кора почему-то потрескалась и рассохлась. Одной ладонью она накрыла карман с маленькой Эддой, другой предостерегающе похлопала по карману, где предательски щелкала спицами Ма. Уродливая голова постепенно замедляла движение, словно дразня Бранзу, усиливая кошмар. Карлик не улыбался, однако девочка безошибочно ощущала его злорадное ликование. Чудовище наклонилось к ней и что-то забормотало на ухо. Тьму пронзил ее душераздирающий визг.

— Бранза, Бранза! — крикнула Ма из кармана, из-за плеча, из яви. Бранза рывком села в кровати и прильнула к матери, вся в слезах. Эдда недовольно завозилась, больно шлепнула плачущую сестру по руке и отвернулась досматривать интересный сон.

Сперва я считал, что обеспечил себя деньгами до конца дней, но позже выяснилось, что человеческие желания — все равно что ветры в животе: раздувают бедные кишки до предела, и богатство улетучивается, будто дурной воздух.

Я был уверен, что веду себя благоразумно: не раздавал деньги нищим, не швырялся золотом направо и налево. Я купил три отличных дома: первый — в Сент-Олафредс для Энни, второй — для себя в Бродхарборе, и еще один, тоже для себя, по соседству с Энни, чтобы время от времени навещать ее и давать советы, как распоряжаться богатством. О правильном обращении с деньгами бедняжка знала не больше, чем улитка — о полетах. При всем том я не носил крикливых нарядов, предпочитая достойную, но скромную одежду, не закатывал бурных пирушек и не предавался разврату, разве что изредка позволял себе самую дорогую проститутку. У меня хватило ума не жениться и не наплодить толпу отпрысков, на которых обычно уходит целое состояние. В долг я давал только тем, в чьей честности и надежности не сомневался.

И все-таки мое богатство иссякло — не то чтобы совсем, но по прошествии двух лет я почувствовал, что в карманах гуляет ветер. Вскоре после того ко мне пришел один из тех людей, кого я ссудил средствами, и признался, что занимал деньги не под свое надежное предприятие, а под рискованные аферы беспутного сына. Этот человек принялся уверять, что обязательно вернет мне шестьдесят золотых, как только получит прибыль с оловянного рудника, только вот на руднике дела сейчас идут гораздо хуже, чем в прошлые годы, поэтому…

Короче говоря, я очень быстро оказался на мели, и лишь раз, лишь один раз ценой огромных стараний мне удалось выиграть в карты сумму, достаточную для того, чтобы отбиться от самых нетерпеливых кредиторов, хотя и этого хватило ненадолго.

В общем, как я уже сказал, совсем скоро мне пришлось улепетывать из Бродхарбора, спасаясь от Клещерукого Брэди и его разбойников. Как я ни финтил, как ни ухищрялся, они выследили меня в Сент-Олафредс, и вот уже я сломя голову несся по улицам, а за мной на своих длинных паучьих ногах гнался один из подручных Брэди по прозвищу Селезень. На бегу я лихорадочно думал: что же, архиерей его в душу, мне теперь делать?!

Наверное, от всех этих архиереев, священников и молебствий есть какая-то польза, поскольку меня все-таки осенило. Когда я пробегал по узенькой лестнице за монастырем Ордена Угря, у меня в голове вырисовалась совершенно ясная картина (как раз тот случай, когда в самую тяжкую минуту между жизнью и смертью человек вдруг обретает способность соображать — ну, вы понимаете, о чем я). Так вот, перескакивая с одной ступеньки на другую, я мысленно вернулся в тот день, когда мы с Лечухой Энни осматривали дом, который я собирался ей купить. Наши шаги эхом отдавались в просторных пустых комнатах, лицо Энни было сумрачным и задумчивым.

«Ты всегда можешь вернуться туда снова и раздобыть еще денег, — сказала она тогда. — Теперь, когда ты проторил дорогу, пробил… гм… оболочку… Я, правда, не советую этого делать, но по большому счету тебе ничто не мешает».

Я остановился прямо посреди лестницы. Селезень увидел меня сверху и торжествующе заорал. Я топнул ногой и воскликнул:

— Пустите меня! Пустите внутрь!

— Надеешься, что тебя спасут монашки? — загоготал Селезень, сбегая по ступенькам.

Сколько я ни топал, под ногами оставался унылый серый камень.

— Пустите! Да пустите же! — верещал я, подскакивая, точно вошь на раскаленной сковородке.

Селезень схватился руками за живот и начал корчиться от смеха. Он стоял совсем близко, на расстоянии вытянутой руки и вполне мог схватить меня, но пока что тянул время, наслаждаясь видом обезумевшего карлика.