Лакомые кусочки - [25]

Я тихонько улизнул из города, подальше от греха. Незадолго до того до меня дошли слухи, что Грязная Энни ютится в облезлой лачуге на окраине Сент-Олафредс и творит там свои черные ведьмовские дела. Я пребывал в унынии относительно своего растраченного богатства и потому решил направиться к ней.

И какое же веселье царило в Сент-Олафредс! Единственное, что меня удивило в городе — это развешанные на каждом углу флаги и гербовые щиты с изображением огромного черного медведя, грозно стоящего на передних лапах. У городских стражников, по счастью, не оказалось таких острых клыков и когтей, а на одной из улиц я даже успел полюбезничать с молоденькими прачками. Крепкие румяные девицы, весьма завлекательно отбивавшие белье о каменные плиты, хихикали и поддразнивали меня. Если удача вернется, подумал я, на этой улице можно будет подцепить неплохих курочек. Может, даже какой-нибудь здешней мамзели загорится изведать новых наслаждений с таким, как я, и она задерет юбки бесплатно, просто из любопытства. Никогда не знаешь, что тебя ждет на новом месте, в этом я уже убедился.

— Энни Ам-мблоу? — прошамкала беззубая карга, торговавшая пряжей на рыночной площади, и пожевала губами. — Не слыхала о такой.

— Кажется, у нее был дар, — сказал я. — Вроде как умела колдовать.

— Чего-чего? — встряла другая торговка, такая же страшная, хоть и с обломками зубов (да, за время хорошей жизни я успел привыкнуть к красивым женщинам не меньше, чем к сытной еде и мягкой постели). Так вот, эта, другая, подалась вперед и проговорила: — Ведьма по имени Энни? Должно быть, ты ищешь Энни Байвелл, что прозвали Лечухой. Она живет на окраине, за рынком.

— Он же молвит, Аммблоу, — прокаркала первая.

— Ну, может, она вышла замуж, — сказала вторая. — И ведьм, вишь, тоже берут в жены.

— Может, и так, — согласился я. — Хотя Энни вроде не из тех, кому непременно надо замуж.

— Ну, если это та Энни, то она уж овдовела. Живет одна-одинешенька на отшибе, где цыгане, — заключила первая старуха.

— Угу, — подтвердила ее товарка. — Как дойдешь до реки и увидишь за ивами грязное болото, сворачивай к востоку и топай вверх по холму.

— Точно, — хрипло расхохоталась первая. — Там учуешь свою Энни и ее зелья!

Я пошел туда, куда мне указали старухи. Действительно, сразу за ивами темнело небольшое болотце. На ветвях среди листвы развевались наговоренные ленточки, в развилках стволов, если присмотреться, можно было увидеть камушки-шептуны — в общем, все указывало на то, что здесь кое-кто занимается ведьмовством.

— Энни! — Я полез сквозь заросли. — Энни Байвелл, урожденная Армблоу! Это я к тебе пришел, твой старый приятель!

Она подошла к двери, если этот лаз в лисьей норе можно было назвать дверью. Ой-ой-ой, туда и заглядывать-то не хотелось, а уж принюхиваться — и подавно!

Батюшки-светы! Нет, я, конечно, знал, что мы с Энни почти ровесники, но, видит небо, с ней годы обошлись совсем уж жестоко! Зубы у моей подружки повывалились, а лицо, некогда пухлое и смазливое, сморщилось, будто печеное яблоко. А ведь как я раньше завидовал ее крепкому подбородку! Мне, по крайней мере, еще осталось чем жевать.

— Узнаешь? — спросил я и картинно подбоченился. В прежние времена я частенько пользовался этим приемом, знакомясь с дамочками, чтобы мой вид вызвал у них не смущение или неловкость, а улыбку.

— А-а… — Энни обнажила короткие гнилые пеньки — все, что осталось от зубов. — Коллаби Дот, он же Недомерок, собственной персоной! Тебя под белыми волосьями и не разглядеть, всего точно снегом засыпало!

— Вот что четыре десятка лет делают с мужчиной, Энни. — Я взял в руку бороду и огладил ее по всей длине. — А ведь когда-то ты была одного роста со мной. Помнишь, а, красотка Энни?

— Помню, помню, — заквохтала она и защелкала не то языком, не то деснами — черт его знает чем. — Гнусные были времена.

— Это ты была гнусная, — ухмыльнулся я. — Кидалась на все живое и даже кое на что из неживого.

— Я не была гнусной, просто мне все опостылело. Опостылело, понимаешь? Воровать уголь, давиться кашей и супом на воде, мерзнуть под драным одеялом. Немного доброго «туда-сюда» хоть как-то скрашивало жизнь. — Энни причмокнула губами — может, болят сгнившие остатки зубов? — И твою тоже, если не ошибаюсь.

— Верно, — согласился я, хотя «скрашивало» — не совсем точное слово. Я был без памяти влюблен в эту дряхлую ведьму — конечно, когда она была молода и красива, — влюблен, как любой мальчишка в ту первую, что даст ему попробовать женского тела. Она-то чихать на меня хотела. Энни переросла меня, ей было интересней кувыркаться с другими парнями, постарше и покрупней, в том числе с самым здоровенным верзилой. — Что слышно от преподобного Шейкстига?

— Ничего. Видать, непросто послать весточку оттуда, где он сейчас горит. Правда, это место он выбрал сам.

— Что, помер? — Я страшно обрадовался. Моя кожа до сих пор саднила при воспоминании о его увесистой дубинке. — Счастливое известие.

— Счастливое, если не считать того, что он платил мне, и с его смертью я лишилась дохода. Ладно, хватит про меня. Чего тебе надо, Коллаби? Надеюсь, ты пришел не за тем, чтобы задрать мне юбки? Да нет, вряд ли, разве что тебя совсем припекло. Хотя, помнится, с того конца ты неплохо снаряжен! — Энни зашлась хриплым смехом, одышливым и сухим, похожим на хлопанье флагов с медведями, что были развешаны в городе. — Уже давно мог бы наняться на работу, подкопить деньжат и обзавестись подружкой, — продолжала она. — Впрочем, у тебя никогда не было «деловой жилки», так, мой голубок? Тебе бы все слоняться да жалеть себя. Садись уж, бедолага, принесу тебе чего-нибудь выпить. Чаю или травяного вина?