Лаэрен - [20]

Ему всё равно.

— Подожди! — пищит Арис, но я уже на серой плите.

Виновато улыбаюсь ей и молча переношусь в собственный мирик.

Для них я неизвестно кто теперь.

Для себя же я — изгой.

Запертый в своё мирике.

Второе пришествие.

Хочется выть.

Так протяжно и долго — долго. Я вернулась к себе, но так и не убрала розу с плиты. Эта печать так и будет лежать, никого не пуская в мой мирик.

Кроме Велиара.

А так я даже не подумаю её снимать.

Я — одиночество. И ничто не изменит меня.

Сижу, пью какую-то гадость, неизвестно что попросила у столика. Кашляю, отплёвываюсь, но продолжаю пить. На вкус кислое и терпкое, на цвет — густой, как кровь на руках…

Хватит!

Перестань о них думать. Вернула им Рум — молодец. Аж тошнит от мысли, какая я молодец.

Делаю я всё наугад, не разбираясь в поступках. Как сомнамбула, что идёт по крыше. Один неверный шаг, и всё. Летишь с головой…

Переходы, нити, Амелия, Анна — всё смешалось в единое нечто, серую непроглядную пустоту. И не разгадать мне её, как не пытайся.

А Велиар…

Обречённо вздыхаю. Сердце щемит от воспоминаний о нём. Ноет.

А ему всё равно.

Ему не нужна я.

Зачем ИСТИНА нужна миру Лаэрена?

Белая роза лежит на серой плите — вот и весь Велиар.

Засыпаю в непонятном для себя состоянии, и мне снятся виноградники замка Луары…

Наутро приходит он.

Рассеянно смотрю на плиту — розы нет. Велиар Миттеру сидит на диванчике и пьёт свой любимый чай. Свежесрезанные цветы, что принёс мне он, покоятся в любимой вазе.

— Доброе утро, — улыбается он, а я в непонимании отворачиваюсь к окну и молчу недоумённо.

Галлюцинации?

— Доброе утро. — Повторил всё тем же тоном Велиар, — чай будешь?

Я, растрепанная и сонная, смотрю на него, сев в кровати и беззлобно ворчу:

— Зачем пришёл?

Ответ искренен, впрочем, как и всегда. Все эмоции его всегда на виду.

— Пришёл мириться, — как-то по — детски произносит он это слово. Мириться…

— Вы запечатали меня, не дав даже шанса. Рассказать, объяснить.…Как будто навсегда бросили.

Он молчит, ставит чашку тонкого фарфора на столик и в три шага оказывается рядом. Такой родной, такой любимый.

Горячая кровь струится по телу — он обнимает меня. Красные разводы на груди, животе — он пытается успокоить меня.

— Велиар, к чему всё это? Не сегодня — завтра я сотворю какой-нибудь ужасный и непонятный поступок, и вы снова отвернетесь от меня. Я не контролирую себя… — плачу навзрыд и слёзы смешиваются с алой кровью. — Вы снова закроете меня, бросите…

Бросите.

Бросите.

Почему это слово так пугает меня?

— Соби… — вот и все его слова. — Соби…

Велиар крепче прижимает меня к себе и зарывается лицом в мои волосы.

Словно и не было ничего.

— Уйди. — Отталкиваю его я. — Я чудовище.

Он сопротивляется моим словам.

— Пошёл вон! Я не хочу никого видеть. А тебе… тебе всё равно, что происходит, ты уйдёшь и забудешь, что я… что мы… — всхлипываю я как-то по — звериному. Вою от того, что творит он со мной.

Убивает.

И эта кровь словно не его, а моя…

— Мне не все равно, Соби! — трясет меня Велиар, пытаясь пробиться сквозь толщу моего отвращения. — Я хотел прийти, но они… Я обещал им!

— А мне? Мне, что ты обещал мне? Тебе безразлично, есть я или нет меня! — гадко смеюсь я прямо в лицо, сумасшедшая.

— Я ждала тебя! — и замираю.

Вокруг только розы, кровь и поцелуи Велиара. Я не могу понять себя, так к чему стремиться? Строить что-то? Лучше всё сломать…

— Уходи.

Отпихиваю его от себя. НЕ надо мне вашей любви, сударь.

— Ты считаешь, что я равнодушен к тебе? Я ничего к тебе не чувствую?

Я с удивлением в голосе замираю, не сразу поняв его вопроса. Но слова неслись вперед меня.

— Да, ты ничего не чувствуешь. Стоит тебе покинуть меня, как сознание твоё меняется…

В его глазах застыла боль, я вижу это. Но продолжаю делать больно…

Я сама делаю выбор.

Он разворачивается и идёт к серой плите без слов, забрав все до единой розы.

И не сразу до меня доходит смысл его последней фразы:

— Я очень люблю тебя, Соби…

Закусив губы, чтобы не закричать, я молча валюсь на кровать и рыдаю.

…мне

…мне же всё равно!

Ещё четыре дня я разговариваю лишь с Элвисом и стенами. Записала историю Рум, пытаясь понять закономерности и попытаться в следующий раз сотворить что-либо подобное.

Пару раз заходили Арис и Лукреция, но я просила их покинуть мой мирик без объяснений.

— Они и так переживают за тебя, Соби, — укоряет меня Руминистэ. Только ей позволено быть здесь.

Сидим на подоконнике и наблюдаем, как сонный город просыпается.

— Пусть представляют, что я замурована, навсегда.

— Не разыгрывай из себя обиженную, Соби. Всё равно в тот момент даже ты считала себя виноватой. И они… они искренни, в каждом своём слове.

— Я не разыгрываю.

Ангелоподобная улыбается и ласково касается моей руки. Теперь и у неё пропали перчатки, тёплые пальчики не сочатся кровью.

— Тогда что? Что тебя оскорбляет, что не дали слова сказать? — вопрошает она.

Я понимаю, что Рум права, но как-то тошно от этой правды.

— Мой брат… Олег… ненавидел меня. Он всегда боготворил меня. Считал примером, а когда увидел меня с Крис, то… Мир ушёл у него из-под ног, и он сбил меня с криком на машине. — Смотрит в окно Рум печально на мир, что оставила она. — Он по-своему был прав, и я не виню его. Нужно уметь прощать.