Ладейная кукла - [29]

Как-то дождливым вечером в троллейбус села Паула. Встряхивая мокрыми волосами, она стояла среди пассажиров, и нос ее дрожал, как у загнанного зверька. Уловив взгляд Яниса, она прикрыла глаза. Потом нашарила в тесноте его локоть.

Вылезли на следующей остановке. Над улицей колыхались дождливые сумерки, фонари еще не зажгли, и дождь такой же сумеречный, как вечер. Долго они шли молча, Янису это наконец надоело, и он заговорил, не пытаясь ничего скрывать:

— Ты все еще к нему ходишь… к этому Казимиру?

В такт тихому плеску дождя постукивание ее каблуков звучало молоточком по наковальне. Но вот ритм нарушился, и Паула остановилась.

— Хожу, Янис… Не хочу, но хожу.

— Не надо бы тебе это делать.

— Я пыталась… — похоже, что сейчас Паула начнет оправдываться, запираться, врать, но она, подняв голову и взглянув Янису в глаза, тихо сказала:

— Каждый раз мне кажется, что это последний.

— Ха!.. — крякнул Янис.

В голове его была какая-то чехарда. Словно далекий гром перекатывалась приближающаяся злость.

— Эх ты, Паула, Паула… Потому-то и коньяком балуешься?..

Паула грустно кивнула.

— А мне кажется, что твое несчастье с Ильзой чему-то тебя научило… — Она стронулась с места, и Янис пошел рядом.

Неожиданно Паула вновь остановилась и схватила Яниса за лацканы. Как маленький ребенок смотрела она на Яниса широко раскрытыми глазами, моля:

— Пойдем со мной, Янис. Ты сильный, он тебя испугается. — В лицо Янису ударило ее дыхание. Запах коньяка и слез. — Он трус, Янис. Когда ты сгребешь его за шиворот, он… — Сильные пальцы Паулы потянули его вперед. — Ты поможешь мне, Янис! Если ты мужчина, ты должен мне помочь! Он сразу все поймет… Тебе не придется драться, Янис, нет!.. Ну, разве что раз-другой — и он тут же заскулит.

Мигающий огонек, приближается троллейбус. Может быть, Дзинтрин. Янис снял руки Паулы со своей груди.

Словно угадав его жест, Паула припала к нему и зашептала:

— Тебе надо торопиться… Тебе же Казимир ничего плохого не сделает, а я… я же ваша, Янис… Идем!

— Нет, Паула.

Паула достала платок и вытерла мокрое лицо.

— Всего полтора года понадобилось, чтобы тебя перевоспитать… — презрительно засмеялась она. — А ты бы мог мне помочь — ты, самый сильный из Церпов… Ты не очень-то испорчен высшим образованием, мог бы и понять…

И, прощаясь, Паула ушла в дождливый вечер.

Янис стоял на троллейбусной остановке, ждал Дзинтру, а сам думал о Пауле и ее слезах. Он еще раз пытался убедить себя, что не мог пойти с Паулой, отдуть этого паршивца Казимира, что это всего лишь Паулина блажь, но какой-то голос, неслыханный раньше голос, непрестанно шептал: «Пауле ты бы мог помочь. Ты бы мог помочь, ты, самый сильный из Церпов… Если уж теперь Паула тоже относится к роду Церпов… Не может быть, Янис, чтобы ты за эти восемнадцать месяцев утратил самое главное…»

Подошел троллейбус. Дзинтра улыбнулась. Люди сошли, вышли, а дверь все открыта. Дверь ждет. Потом с хрустом закрылась и вновь открылась, и из кабины водителя вышла Дзинтра.

— Поедем, Янис.

А Янис все смотрел на дождливую улицу, по которой ушла Паула.

В троллейбусе пересмеивались, припав к окнам.

— Потом все расскажешь, Янис. Поехали.

И самый сильный из Церпов сел в троллейбус, и дверь за ним захлопнулась.

Как-то они на машине Дзинтры уехали далеко за город, расположились на усеянном ромашками лугу и были счастливы.

— Было ли у нас лучшее лето, Янис?

В эту минуту он смотрел на набухающие на небосклоне облака, впервые в жизни сознавая, что бывает и такое лето: с ромашками и облаками, с тишиной вокруг и с женщиной, лежащей рядом, в высокой полевице, — его женщиной, Яниса… Которая ни о чем не спрашивает, ничего не запрещает, жаркая и тихая, как этот летний день с такими облаками на небосклоне и ромашками вокруг…

«Долго так не может продолжаться. Долго так не будет, — непонятная тоска заныла вдруг в нем, какое-то предчувствие. — Я не могу освоиться со счастьем. Я не умею быть счастливым. Еще с детских дней, когда мне твердили: не радуйся раньше времени или: радуйся, радуйся, как бы плакать не пришлось…

Расплата за радость… Несчастье за счастье… Неужели так все в жизни устроено? И по-другому невозможно? Ни у кого?»

Янис высказал это Дзинтре. Разумеется, выраженная словами, эта мысль прозвучала по-детски, глуповато, и Янис насупился.

— Мы не приучены к радостям, — Дзинтра села, и с ее яркого купальника вспорхнули две бабочки. — Во всяком случае, я. И теперь мы побаиваемся, так ведь, Янис?

Побаиваться Янис не побаивался, но и возразить не мог, и насчет траулера, на котором он через две недели уйдет в океан, оставив Дзинтру одну в городе, об этом сейчас говорить не к месту.

— А ты не хочешь, Янис, чтобы мы поженились? — Дзинтра закинула голову, глядя в небо, и в ямочке у основания ее шеи пульсировала жизнь.

Янис засмеялся. И смутился.

— Ты хороший, Янис. Даже не знаешь, какой ты хороший. Если ты решишь иначе, я останусь с тобой столько, сколько ты захочешь… — Прижмурясь от солнца, Дзинтра продолжала смотреть в синеву неба.

Непонятные мысли кружили в его голове. Стиснув зубы, он отгонял их, а они возвращались, и избавиться от них не было мочи.