Лачуга должника и другие сказки для умных - [346]

– Полный марксизм-коммунизм на библейской основе! – съязвил я. – Интересная житуха начнется!

– Да, настанет иная жизнь! Зная, что голод им ни в коем случае не грозит, люди станут честнее, добрее, правдивее, благороднее. Нравы смягчатся. Каждый каждому станет другом. Освободясь от повседневных забот о пище, человечество устремится в новые, в светлые дали; его творческий потенциал возрастет. В искусстве начнется новый ренессанс… – Беседа наша была прервана появлением жены и сына Утюгова. Саша заявил, что он только что вернулся со спортивного соревнования и теперь просит отца помочь ему решить задачу по высшей математике. А Надежда Алексеевна сообщила, что сейчас она пойдет в «Гастроном», в тот, что на углу их улицы; там вовсю продают манную крупу, по килограмму дают, и притом без талонов. И очередь небольшая. Это приятное известие ей Саша принес.

– Но почему ты, Саша, сам не купил крупы? – спросил сына Матвей.

– Не люблю я, папаня, в очередях стоять. Да и зачем? Ведь ты скоро всех нас своей манной небесной отоваришь, – ответил сын, и в тоне его прозвучала явная издевка.

Попрощавшись с Матвеем и Сашей, я вместе с Надеждой Алексеевной направился в магазин. По пути она успела поведать мне, что за последние годы от Матвея отшатнулись, отошли и сослуживцы, и прежние друзья его, и даже родственники. Некоторые считают его пустым фантазером, другие сомневаются в его психической полноценности. И из института его, наверно, скоро отчислят… Какое счастье, что, благодаря мне, выпал этот выигрыш!.. С деньгами у них было так плохо, что она даже холодильник хотела продать в прошлом году, но Матвей вместо этого свое пальто зимнее продал. Он сказал ей, что холодильник продавать – это нечестный поступок: ведь кто-то купит его в расчете на долговременное пользование, но он-то, Матвей, знает, что близок день, когда холодильники никому не будут нужны.

…Очередь оказалась не такой уж коротенькой, пришлось нам часа полтора отстоять. И все это время Надежда Алексеевна хвалила своего мужа. Кое-что я дословно запомнил. Приведу здесь от ее лица такую вот цитату:

«Я с ним в одной школе училась, только классом ниже его. Я его с детства знаю, мы в одном доме жили, и по одной лестнице. Знаете, некоторые жены ругают своих мужей, некоторые хвалят. А у меня какое-то средь всех жен на свете особое положение.

Я Матвея не просто люблю, не просто хвалю, я его боготворю. Может, это в нашем веке смешно звучит, но он святой человек. Я знаю, что он в своей жизни ни одного плохого поступка не совершил. Он все плохое готов на себя взвалить, чтобы только другим легче было. Он мальчишечкой еще за слабых заступался во дворе. А он не силач, его за это поколачивали. И всегда последним куском хлеба готов он был поделиться с кем попало, а ведь сам жил впроголодь. Отец его одноруким инвалидом был, да и умер рано, когда Матвею седьмой год пошел. А мать медсестрой была, какие уж тут заработки… Ну, а учился Матвей всегда на „отлично“ и в школе, и в вузе потом. У него ведь не только техническое высшее образование, он и ветеринарный вуз окончил. Животных он очень уважает, жалеет их…»

…Когда я вернулся домой с килограммом крупы, Зоя сказала, что эти Утюговы счастье нам приносят: ведь, если вдуматься, это именно благодаря им у нас денежный выигрыш произошел. А теперь вот еще и манная крупа!..

6. Третий едок

Мы подружились семьями. Зоя и Надежда Алексеевна стали добрыми подругами, а уж о Матвее и обо мне и говорить нечего – крепко-накрепко сдружились. Все это старательно, порой с излишними сентиментальными подробностями, изложено многими авторами во многих сочинениях. Поэтому перейду к главному. Но прежде хочу предупредить читателей, что, вопреки утверждениям некоторых авторов, к научной работе Матвея Утюгова я никакого отношения не имел. Дружба дружбой, а слава врозь! И еще: в кое-каких мемуарах я изображен в роли эдакого героического подопытного кролика. Это чушь! Я заранее знал, что ничем не рискую.

…Два лета подряд мы вместе с Утюговыми снимали дачу в поселке Рапти, под Лугой. А в том достопамятном году друзья наши остались на лето в городе. Матвей знал, что проект его близок к осуществлению, Матвею не до дач было, да и Надежде Алексеевне тоже, а сын их на все лето уехал в Карелию со студенческой туристской группой. Ну, а нам повезло: Зое достались три горящие путевки в семейный пансион под Москвой, и в середине июля она, я и Кира срочно отбыли туда на отдых. Кормили нас в пансионе скудновато, но, в общем-то, условия были неплохие. Мы жалели, что Утюги (так мы их, любя, прозвали) на все лето застряли в Питере, и часто звонили им домой, чтобы они знали, что мы их помним и сочувствуем им. Последнее время Матвей стал нервным, настороженным. Да и было с чего: весной его изгнали из НИИ как неполноценного работника. И с прессой ему не повезло: минувшей зимой он напечатал в маленькой неподписной газетке свою, ныне всем известную, статью «Вероятность невероятного», а в журнале «Научный вестник» вскоре появилась разгромная статья, которую написал его бывший сослуживец; озаглавлена она была так: «Астрономическая гастрономия или бред псевдоученого». Да, невесело было моему Другу.