Лаборатория Дубль-Вэ ; Под небом Арктики ; Замок ведьм ; Человек, нашедший свое лицо ; Ариэль - [2]

— Через выходной день, Иван Александрович, если вы свободны, — ответил «маэстро».

Швейцар был одним из лучших мастеров шахматной игры и нередко состязался с Лавровым.

— Почему не в следующий? — спросил Лавров.

— В ближайший выходной едем на рыбную ловлю с Леонтием Самойловичем.

— Вот и попадете под дождь за измену шахматам!

— Дождь нам не страшен, Иван Александрович. Мы с Леонтием Самойловичем закаленные рыболовы и охотники.

— А он здесь?

— Пришел.

— Точен, как всегда. А меня в пути девочка задержала. Маму, изволите ли видеть, потеряла. Ну, пришлось покататься с ней на моем электромобиле. Хорошо хоть скоро маму нашли… Так через выходной день у вас на квартире?

Лавров поднялся на десятый этаж. Он шел по широкому светлому коридору, и все встречные уже издали начинали улыбаться, как будто ожидая, что профессор вот-вот отпустит одну из своих обычных шуток.

Никитина до последней минуты колебалась… Отлично, так и запишем!

— Я воспользовался тем, что вы здесь вместе, Иван Александрович и Леонтий Самойлович. Мне хочется, чтобы вы совместно решили один вопрос. Суд Соломона, так сказать. Вот эта аспирантка…

— Видал, видал, — перебил его Сугубов, — вы слушали у меня лекции? Ваша фамилия…

— Никитина.

— Так вот, — продолжал Зайцев, — Никитина не может решить вопроса, с кем ей работать: с профессором Лавровым или с профессором…

— Но мы же за нее решать не можем, — снова перебил Сугубов. — И соперничать нам не пристало. Кто ей кажется краше, пусть того и выбирает.

Лицо Лаврова, как всегда, излучало улыбку. Он по очереди переводил взгляд с одного собеседника на другого и, наконец, заговорил:

— Леонтий Самойлович! Мне кажется, что здесь самым правильным будет именно соломоново решение…

— Разрубить этого младенца пополам? — Сугубов насмешливо кивнул головой в сторону Никитиной.

— Зачем же рубить? Пусть поработает и у вас и у меня. Ну, скажем, по четным дням у вас, по нечетным у меня… или по пятидневкам. Когда она ближе познакомится с работой каждого из нас, ей легче будет сделать окончательный выбор. Правильно я говорю, товарищ Никитина?

Нина утвердительно кивнула головой.

— Как же это так, работать и у вас и у меня? — возразил Сугубов. — Вы что-то совсем странное предлагаете, Иван Александрович.

— Соглашайтесь, Леонтий Самойлович, — сказал Зайцев. — В самом деле, это лучший выход: Никитина только выиграет, ознакомившись с методами двух школ.

Сугубов широко развел руками.

— Ну ладно, пусть будет так. Соломоново решение принимаю, но за благие результаты не ручаюсь.

Так, неожиданно и вопреки обычаю, Никитина стала помощницей двух ученых, двух «друзей-соперников».

* * *

Сугубов правил сам. Никитина сидела с ним рядом. Маленький светло-серый, блестящий, как зеркальное стекло, аккумуляторный электромобиль бесшумно двигался по широчайшему проспекту, выложенному гладким настилом из желтых полос разных оттенков — от бледно-желтого до бурого. Каждая полоса была обсажена липовыми, каштановыми или сосновыми деревьями.

— Красота! — проникновенно сказал Сугубов. Он был в великолепном настроении. — Гляжу и не нагляжусь, не налюбуюсь на наш Ленинград.

Авто Сугубова двигалось со средней скоростью по светло-желтой полосе в липовой аллее. Профессор не спешил, он хотел подышать утренним воздухом. Рядом, по более темной полосе, в аллее каштанов (садоводы привили им благоухающие цветы белой акации и садовой сирени), быстро двигались более торопливые машины. Посредине улицы, в сосновой аллее, столь же бесшумно катились двухэтажные электрические вагоны на больших колесах с толстыми резиновыми шинами. Перекрестки не задерживали движения: автомобили и вагоны переходили перекресток, поднимаясь по пологому перекрытию-путепроводу или же спускаясь в пологую выемку пути под перекрытием. Для перевода машин с одной полосы скорости на другую были устроены подземные тоннели.

Дома стояли не угрюмой сплошной стеной, как в старых, отживающих свой век кварталах города, они как бы росли на просторе, окруженные светом, воздухом, зеленью. Цветы устилали подножия домов, пестрели на окнах, уступах, балконах, красовались на плоских крышах, свисали с арок, обвивали колонны.

Раннее утреннее солнце золотило белоснежные вершины домов. Зеркала новых каналов отражали необычайно прозрачное для Ленинграда голубое небо. Великолепный проспект уходил вдаль, незаметно поднимаясь к Пулковским высотам. Несмотря на оживленное уличное движение, тишина стояла такая, что можно было разговаривать вполголоса.

— Чувствуете? Ведь липой пахнет! А тут еще на каштанах белая акация и сирень в цвету. Что делает наука! Цветы с весны до поздней осени! Пчеловодство — в центре города!

В самом деле, над цветущими деревьями и над газонами с гудением летали пчелы. На газонах кое-где стояли синие и красные ульи, сделанные в виде моделей многоэтажных домов затейливой архитектуры. Хорошо регулированное уличное движение не мешало пчелам, и пчелы не мешали людям.

— Радостно сознавать, что в этом замечательном преобразовании Ленинграда есть и твоя доля труда, — продолжал Сугубов. — Чудак Лавров посмеивался надо мной, говорил, что я размениваюсь, что я превратил себя в санитарного врача. А хоть бы и так!.. Мы объявили войну пыли — домашней, уличной, производственной. Мы объявили войну дыму — печному, заводскому, фабричному. Вы видите, чем кончилась эта война!