Лабиринты судьбы - [3]

Ежедневно в течение двух недель я должна была являться на завод и выполнять там по три часа определенные обязанности, постигая азы профессии и трудовой дисциплины.

Сколько же времени можно было бы нежиться в утренних, свежих от росы, мягких травах благословенного Закарпатья на берегу быстроводной Латорицы…

Белые занавесочки на окнах цеха и длиннохвостые традесканции в горшках приятно удивляли глаз, прохлада хорошо вентилируемого помещения настраивала душу на радостный лад, а бесплатные обеды должны были удовлетворять потребности растущего организма.

И все бы ничего, но сам процесс!

Вместо обещанной интересной работы, требующей хоть минимальных зачатков умственного развития и смекалки, мне было предложено нехлопотное место намотчицы трансформаторов.

Если кто-нибудь из вас, дорогой читатель, когда-нибудь мотал трансформаторы сотнями штук и при этом не был олигофреном в стадии дебилизма или японцем-трудоголиком, для которого работа уже почти религия, тот должен понять шестнадцатилетнюю мечтательно-восторженную непоседу. Как и всякий человек в этом возрасте, я была уверена в своей исключительной богоданности, в своей приобщенности к великой миссии на этой земле, и поэтому вынести муку неподвижного остолбенения перед вертящейся катушкой, при этом умудриться сосчитать сотни витков тончайшей металлической нити, затем обмазать их поверх изолирующей ленты клеем и потом, подвергнув проверке, обнаружив сплошной брак, обнажить до первоначальной основы, чтобы начать процесс сызнова… Так вот — вынести эту пытку я была не в силах! Первый же рабочий день поверг меня в неописуемое уныние.

Третий час во мне звучала одна-единственная фраза, обращенная ко Всевышнему: «Смилостивись, Господи. Ты же видишь, как я страдаю!» И к концу того самого третьего часа беспрестанной мольбы небо смилостивилось. В моей голове возник план.

Когда-то, еще в третьем классе, я, поддавшись напору своей подружки и соседки, так, за компанию, пошла записываться в театральный кружок местного Дома детского творчества. Очень скоро этот кружок мне пришлось покинуть из-за моей полной и бесповоротной бесталанности. Подружку оставили, и от нее я не раз слышала, что жизнь, как и театр, — игра. А мы в ней — актеры. Дальнейшее я поняла сама. Какую роль на себя примеришь, в таком спектакле и сыграешь. Подсунутое мне амплуа трагедийного актера в спектакле под названием «Они делают вид, что платят, а мы делаем вид, что работаем» меня не устраивало.

Трезво рассудив, что, сменив роль, в случае «провала» я ничего не потеряю, но в случае удачи приобрету три летние дополнительные недели к урезанным каникулам, я решилась.

Итак, занавес!

— Ирка, давай на обед! — это ко мне.

— Валь, беги занимай очередь! — это к самой младшей в бригаде.

— Демина, идешь? Нет? — это опять ко мне.

— Иду… — Я вполне артистично, но стараясь не переиграть, изображаю слабое недомогание.

— Демина, тебя одну ждем.

— Иду. — Я медленно поднимаюсь со стула, медленно поворачиваюсь к станку, чтоб задвинуть стул, и, собрав весь свой опыт, накопленный за неделю пребывания в драмкружке, театрально поднимаю руку и так же медленно сползаю на пол.

Нечаянно задетая стойка с зеленолистыми, сочными растениями, взлелеянными заботливой рукой бригадирши, грохается вслед за мной и придает сцене естественность и непринужденность.

Глиняные черепки дрожат на линолеуме, оголенный корень традесканции тянется к утерянной почве, комьями рассыпавшейся вокруг.

Я же, уткнувшись лицом в поднятый над головой локоть, старательно задерживаю дыхание.

Дорогие мои! Если вам категорически заявляют, что вы лишены таланта, не верьте. Вы сами про себя мало чего знаете, где уж иным, которые дальше своего носа способны разглядеть разве что извергающий лаву Везувий, и то лишь после того, как запахнет серой.

Тишина воцарилась невообразимая. Было слышно, как звенит муха в противоположном конце цеха и остервенело бьется мохнатым тельцем о стекло: «зззз, бумц, бумц…»

Мне очень хотелось понаблюдать немую сцену. Но я уж и не знаю, как это получилось, в глазах моих действительно помутнело, лицо покрылось испариной, и я с трудом уловила момент, когда тишина треснула, и в эту трещину ворвался первый пронзительный вопль:

— Доктора! Позвоните в «скорую»!

— Зачем «скорую»? У нас свой есть. Эй, Валь, позови Фомича!

— И мастера сюда! Валь, мастера! Он у электриков!

Цеховое руководство, которое обычно фантомно-неуловимо, материализовалось во всем своем великолепии.

— Кирилл Михайлович, а мы… а она… — затараторила звонкоголосая бригадирша, обращаясь к мастеру. Вдруг все загалдели, наперебой пересказывая сцену, очевидцами которой они стали.

Из соседнего цеха прибежали электрики и вязальщики жгутов, начальник цеха о чем-то тревожно совещался с мастером, рявкнув на разом присмиревших женщин.

Скуден, однако, провинциальный край на развлечения. В обеденное время вопрос «хлеба или зрелищ?» был однозначно решен в пользу последнего, и уже только поэтому совесть моя была чиста.

Женщины суетливо занимали позиции поудобней, суетились вокруг меня, кудахтали, непонятно зачем давали друг другу советы относительно того, как следовало бы поступить.