Лабиринт - [2]

Мужчин Лина еще могла понять, но приверженность мамы и других женщин к рассуждениям о политике, экономике и прочих премудростях воспринимались ею как притворство. Она полагала, что женское дело, прежде всего, быть привлекательной, со вкусом одеваться и кружить голову мужчинам. Хорошо бы всем подряд. А уж потом, когда-нибудь, для одного из них, ее избранника, растить здоровых и жизнерадостных детей, с блеском вести дом и всеми силами помогать мужу возвышаться, чтобы даже среди общей неразберихи самой жить не зная нужды, беспечно и празднично.

Постоянно вертясь перед зеркалом, Лина видела, что она недурна собой, хотя зеркало и не позволяло ей ощутить ту великую притягательную силу, которая таилась во всем ее облике.

Большие темные глаза за внешним спокойствием и робостью скрывали необузданные желания и своевольный нрав. Шелковистые волосы, цвета кофейных зерен, полукружьями искусно уложенные на уши и забранные назад, как нельзя лучше оттеняли нежную, тонкую кожу лица и подчеркивали мягкость, округлость его линий, обманывающих трепетностью и покорностью. А вся невысокая, стройная и гибкая девичья фигурка с движениями легкими и изящными таила в себе глубоко спрятанное до поры пламя, и казалось, создана природой с коварной целью — привораживать.

Еще не сознавая этого в полной мере, Лина успела заметить, что ее взгляды, чарующие улыбки и неназойливое кокетство, в подходящий момент пущенные в ход, неотразимо действуют на мужчин, не только молодых, но и в возрасте. От ее близости они оживляются, с ними происходит что-то, пока неведомое ей. Это Лину смешило, но не смущало и льстило самолюбию.

Пасмурное утро усугубляло скверное настроение Лины, которое, впрочем, никогда не покидало ее на пути в школу. Среди всех невеселых мыслей она пыталась отыскать хоть что-нибудь, о чем думать было бы приятно. Воспоминания о вчерашнем госте отца, незнакомом ей раньше профессоре Кокареве, как будто обрадовали ее. Она с удовольствием окунулась в них, заново переживая галантное ухаживание взрослого человека, его откровенные поглядывания на все за ужином и полные таинственного смысла улыбки, посланные ей лукавыми, совсем не состарившимися глазами.

Редкие, ярко-васильковые глаза незнакомца сразу обращали на себя внимание. Пышную, темную шевелюру уже тронула седина, но стройная, подтянутая фигура и элегантный костюм делали его молодым. Лина не ушла сразу же после ужина, как поступала обычно, — осталась возле нежданного поклонника.

Как выяснилось позже, профессор Кокарев Владислав Кириллович встретился отцу в недавней зарубежной поездке и покорил его образованностью и оригинальностью суждений. При том жадном любопытстве, которое отец испытывал к людям, не было ничего необычного в его увлеченности новым знакомым, которого он, судя по всему, ждал с нетерпением и слушал почтительно, не перебивая, что всегда трудно ему давалось. Вполне вероятно, они подружились бы, если б не заговорили о сложностях раскрошившейся жизни…

В отличие от большинства отцовских приятелей впервые появившийся гость говорил бесстрастно, как бы нехотя, из вежливости. Но все сказанное им, хотя и не полностью было понятно Лине, все же запомнилось — слишком уж отличалось от того, что она слышала прежде.

Всех самых популярных экономистов, имена которых часто и благоговейно произносились в их гостиной, синеглазый профессор обзывал приверженцами вульгарного и упрощенного марксизма, ничем не отличающегося от марксизма пресловутого «Краткого курса истории ВКП (б)». Он был убежден, что нынешние властители дум повернули прежние лозунги на сто восемьдесят градусов и не призывают больше к всеобщему обобществлению, зато к повальной приватизации, но следуют все той же сталинской догме о всесилии производственных отношений…

Лина видела плотно сомкнутые губы отца, как бывало, когда ему что-то сильно не нравилось, но он не спешил со своим несогласием. Возможно, взвешивал сказанное его собеседником или не хотел ввязываться в неприятную для него дискуссию… И все же не выдержал, стал настаивать, что при нормальных производственных отношениях пять процентов населения способны прокормить всю страну и приватизация, конкуренция, рынок сделают и у нас то же самое, что во всем мире…

— Возможно, — кратко и сухо отозвался Кокарев, и Лине почудилось, что он потерял интерес к отцу и к разговору с ним, но, скользнув взглядом по ее, должно быть заинтересованно внимательному личику, быстро переменился и, словно к ней обращаясь, продолжил: — Во всем мире живут по-разному. Голодают и там, где рыночные отношения. А изобилие и процветание… это в высокоразвитых странах. Но там аграрный сектор исключили из рыночной экономики, защищали крестьянина и от внешней конкуренции…

Отец попытался возразить или задать вопрос, но профессор сделал вид, что не заметил этого. Не отводя от Лины глаз, он уже шутливо и, как ему представлялось, легко одерживал победу:

— Ваши экономические кумиры, — иронизировал Кокарев, не позволяя и слова вставить отцу, — прочитали в молодости сочинения Маркса и вынесли оттуда, что экономика в капиталистических странах строится на рыночной конкуренции. С тех пор они не утруждали себя изучением положения дел в мировом сельском хозяйстве, а особенностей нашей многострадальной державы и вовсе не учитывают. И снова обманывают народ будущим процветанием. А обманывать нехорошо, не правда ли? — повернулся необычный гость к Лине, тем самым как бы недвусмысленно давая понять, что прекращает свой затянувшийся монолог. — Совершенно очарован столь прелестным юным созданием, — неожиданно для всех объявил Владислав Кириллович, меняя направление разговора и, очевидно, стараясь не потерять общего расположения.