— Что было в том яблочке?
— Новое лекарство от простуды. Очень эффективное.
Роман хмурится.
— Это стоит шесть тысяч?
— Это стоит сто.
— А… — Роман меняется в лице.
— Давай дождёмся покупателя.
Оборотень кивает:
— Твоя операция, тебе решать.
Покупатель появляется минут через десять, когда я уже начинаю беспокоиться. Я знал его лишь под кличкой «Тёртый», а он меня — под прозвищем «Стрелок». Покупатель опрятен и неприметен, простой костюм, незапоминающееся лицо. Молодой парень с дипломатом в руке.
— Добрый вечер, Стрелок! — говорит он мне. Голос излишне ровен — Тёртый общается через программу-переводчик.
— Доброе утро, — поглядывая на часы отвечаю я. Это взаимная игра. Выяснить индивидуальное время дайвера, определить, в каком часовом поясе тот проживает — уже немало.
— Как я ценю ваш юмор… — Тёртый садится на третий стул, вопросительно смотрит на меня: — Урожай созрел?
— Тяжёлые вышли яблочки, — я достаю дискету, кладу на стол. — Честно говоря, я ожидал большей благодарности за подобный труд…
— Мы ведь условились? Шесть тысяч долларов.
Развожу руками.
— По вашим словам, большего оно и не стоило.
— Вы считаете иначе?
— Понимаете, господин Шеллербах…
«Тёртый» вздрагивает.
— Вы ошиблись как минимум, на порядок. Простуда — это мелочь, конечно… но кому нравится валяться в постели с температурой и сопливым носом?
— Мне — не нравится, — Шеллербах-Тёртый меняется в лице. Теперь это пожилой мужчина с волевой, но нервной физиономией. — Однако я полагал, что слово дайвера — свято.
— Не отрицаю. Я отдаю вам файл, — щелчком отправляю дискету через стол. — Но в следующий раз ни один дайвер не пошевелит ради вас пальцем. Вы нарушаете нашу этику, господин Шеллербах. Труд оплачивается в меру его сложности.
Шеллербах берёт дискету и замирает. Я пью глинтвейн, наблюдая за ним. Оборотень молчит. Это моя операция.
Наконец Шеллербах скачал файл, и взгляд его приобретает осмысленность.
— Итак? — спрашиваю я.
— Пятьдесят, — говорит Тёртый.
— Каждому?
Он молчит — очень, очень долго. Это деньги. Живые, полнокровные, необлагаемые налогами, пришедшие ниоткуда и ушедшие никуда.
— Ваш счёт.
Я протягиваю ему бумажку, на ней — номер счета в Швейцарии.
— Отрицательные проценты… вы очень осторожны, господин дайвер…
— Иного выхода нет, Петер…
Он сдаётся. Я знаю его настоящее имя, он моё — нет. Банк не выдаст меня никогда. Даже если международный трибунал заявит, что я людоед и виновен в геноциде.
За это и платятся отрицательные проценты со счёта.
За полную безопасность.
— Пятьдесят каждому. Я делаю жест доброй воли, господин дайвер!
— Прекрасно.
Несколько секунд — и на мой счёт перетекают сто тысяч долларов. Это много. Это очень много.
Годы спокойной жизни в виртуальности.
— Вы согласитесь на дальнейшее сотрудничество?
Достаю свою чековую книжку, с удовольствием разглядываю цифру. Потом выписываю чек на пятьдесят тысяч и отдаю оборотню.
— Вполне возможно.
— А на постоянный контракт?
— Нет.
— Чего вы так боитесь, дайвер? — во взгляде Шеллербаха любопытство.
Чего я боюсь?
— Имени, Питер. Настоящая свобода — это всегда тайна.
— Я понимаю, — соглашается Шеллербах. Косится на Романа: — Вы тоже дайвер? Или просто ходячий набор вирусов?
— Дайвер, — говорит Роман.
— Что ж… удачи вам, господа… — Шеллербах отходит на шаг. Останавливается: — Скажите… как это — быть дайвером?
— Очень просто, — отвечает Роман. — Надо знать, что всё вокруг — игра. Фантазия.
Шеллербах кивает, разводит руками.
— Не получается, увы…
Он уходит по тропинке, мы смотрим ему вслед. Потом я наполняю наши бокалы.
— За удачу!
Роман явно ещё не оценил масштабов случившегося. Молчит, крутит в руках бокал:
— Лёня, скажи, ты счастлив?
— Конечно.
— Большие деньги… — он разглядывает чек, потом решительно поднимает бокал: — За удачу!
— За неё, — соглашаюсь я.
— Ты не исчезнешь из глубины?
— Нет.
Роман кивает, с явным облегчением. Отпивает вина, говорит:
— Знаешь, с тобой интересно работать. Ты… необычный.
На миг мне кажется, что мы подходим к той небывалой грани, когда дайверы открываются друг другу.
— Аналогично, Рома.
Оборотень встаёт. Резко, порывисто.
— Мне пора… ко мне пришли…
Он растворяется в воздухе, бокал падает на пол, катится, звеня и подпрыгивая.
— Удачи тебе, Роман, — говорю я в пустоту.
Одиночество — изнанка свободы.
У меня не может быть друга.
— Счёт! — зло говорю я в пустоту. — Счёт, живо!