Лабиринт Осириса - [29]

По своим наблюдениям за израильскими правыми, Бен-Рой не стал бы так категорично это утверждать, но вслух ничего не сказал.

– Начальство решило, что она стала для нас источником неприятностей, и вышвырнуло пинком под зад. Я жалел, что ей пришлось уйти. Многие жалели. Пусть она была невыносима, но если за что-то бралась, то неслась к цели, как крылатая ракета. Никто не обладал такой способностью проникать в самую суть предмета, как Ривка Клейнберг. Абсолютно бесстрашная. Можно сказать, самоубийственно бесстрашная.

Бен-Рой делал пометки.

– Когда Клейнберг от вас ушла, куда она подалась? В другую газету?

– Никто бы ее не взял, – ответил Тират. – Ни одна из больших общенациональных газет. Слишком большая обуза. Слышал, она писала для политического журнала в Яффе. Знаешь, из этих – солидных, левого толка, с тиражом тысяч десять.

– У тебя есть название?

– Подожди.

Послышался гул голосов – Тират опрашивал коллег. Прошло не меньше минуты, прежде чем в трубке вновь послышался его голос:

– Он называется «Мацпун ха-Ам». «Совесть нации». Судя по названию, моя оценка тиража слишком завышена. Редакция… – Он продиктовал адрес и телефон редакции, а также имя главного редактора – Мордехай Яарон. – И на случай если ты собираешься заняться поисками, я уверен, что у нее не осталось ближайшего родственника, которому она могла бы что-то завещать. Родители покончили жизнь самоубийством. Отравились газом. Грустная ирония судьбы, если вспомнить, что они пережили холокост. Она написала на эту тему статью. Возможно, поэтому так и сбрендила.

– Братья или сестры? Сожитель?

– Я по крайней мере не слышал. Помнится, у нее был кот.

Бен-Рой попросил приятеля позондировать почву, не отыщется ли какая-нибудь еще информация. Затем, решив, что получил более чем достаточно, чтобы взяться за работу, начал закруглять разговор.

– Дай знать, если что-нибудь придет в голову, – попросил он.

– И ты дай знать, если появится интересный поворот.

Бен-Рой поблагодарил журналиста и повесил трубку. Но через минуту Тират позвонил снова.

– Вот еще что – может, это важно, а может, нет, – сказал он. – Вскоре после ухода Ривки я болтал с заместителем главного редактора Иосси Белманом, и он упомянул, что из всех угроз ее встревожили только две. Это было несколько лет назад, так что, по-видимому, никак не связано…

– Продолжай, – попросил Бен-Рой.

– Сначала ей грозили поселенцы Хеврона. Она написала статью о каком-то дозорном взводе, который там организовали. Дозорные обходили по ночам территорию и стреляли по коленям арабским детям. Нашли ее домашний адрес и стали присылать пакеты с пулями и гнилым мясом. Поскольку это вотчина экстремиста Баруха Гольдштейна, к таким вещам надо относиться серьезно.

Бен-Рой сделал пометку.

– Вторая угроза?

– Последовала после скандала с Мелцером. На нее серьезно разозлились русские, раскошелившиеся на миллионные взятки и рассчитывавшие получить в обмен контракты на строительство. Но благодаря Ривкиной статье их надежды не материализовались. Явно след русской мафии. Прошел слушок, что тогда русские заключили собственный контракт. На нее. От чего у Ривки окончательно крыша поехала. Но все это случилось четыре года назад – чего им было так долго тянуть? Возможно, тут нет никакой связи, но я все-таки решил тебе сказать.

Журналист повесил трубку, а Бен-Рой остался сидеть, глядя в блокнот. Цепь росла, но при этом, похоже, запутывалась.

Луксор

Когда Халифа и Сария вернулись в Луксор, время ленча уже миновало. Они въехали в город с востока, по ведущей в аэропорт дороге. На перекрестке улиц Эль-Карнак и Эль-Матхари, пока ждали зеленого сигнала светофора, Халифа неожиданно открыл дверцу и вышел.

– Увидимся в участке, – бросил он. – Мне надо кое с кем поговорить.

Детектив захлопнул дверцу, прошел по Эль-Карнак метров пятьдесят и нырнул, как показалось Сарии в кондитерскую. Через несколько минут он появился с большим бумажным пакетом, но к этому времени сигнал светофора успел переключиться на зеленый и снова на красный, и Сария был уже далеко.

«Все переменилось. – Эта мысль всякий раз возникала у Халифы, когда он бродил по центру города. – Ничто не осталось прежним».

С уходом Мубарака при новом правительстве Египет, конечно, изменился. Задолго до январской революции стала совершенно иной государственная политика, и в Луксоре тоже начались метаморфозы. Раньше город представлял милую сердцу Халифы мешанину покрытых пылью домов и забитых транспортом улиц – свидетельство неправильной городской планировки или, вернее, полного ее отсутствия. Но вот уже несколько лет город бился в пароксизмах коренной реорганизации. Градоначальник требовал расчистки, обновления и добивался этого – не важно, какими средствами и какими жертвами. Расширялись дороги, устанавливались сложные системы регулировки уличного движения, сносились старые дома, возводились новые здания. Исчезло розовое уродство восьмиэтажного нового «Зимнего дворца». Замостили Мидан-Хагаг, перекроили Карнакскую эспланаду, всю Корнич эль-Нил перерыли, сделали пешеходной и опустили на уровень реки.

Больше всего пострадал участок города шириной в сотню метров от Карнака на севере до Луксорского храма на юге: снесли все на протяжении трех километров, чтобы представить на всеобщее обозрение церемониальную Аллею сфинксов, в древности связывавшую между собой храмы. Среди многочисленных зданий, которыми пожертвовали во время расчистки, снос двух особенно отозвался в душе у Халифы – старого помещения полицейского участка у Луксорского храма и невзрачного бетонного многоквартирного дома, где он раньше жил с семьей.