Лабиринт - [18]

Но за все годы преклонения перед Элэйс Сажье ни разу не видал ее такой, как только что. Мальчик повис, цепляясь за край черепицы, и мягко спрыгнул вниз, едва не придавив курицу, привязанную к покосившейся тележке.

— Эй, смотри, что делаешь! — прикрикнула женщина.

— Я ее даже не задел, — отозвался мальчуган, уворачиваясь от метлы.

Город гудел, блестел, пах базарным днем. В каждом проулке стучали о камень деревянные ставни: слуги и хозяева отворяли окна, впуская в дом утреннюю прохладу. Бондари приглядывали за подмастерьями, которые наперегонки катили к тавернам громыхающие по мостовой бочки. Повозки скрипели, подпрыгивая на камнях, застревая на ухабах улицы, ведущей к рыночной площади.

Сажье изучил все переулки города и легко перемещался в толпе, пробираясь сквозь лес ног и рук, отскакивая из-под копыт, проталкиваясь среди овечьих и козьих спин, между ослами и мулами, нагруженными корзинами и вьюками. Мальчишка немногим старше его сердито погонял стаю гусей. Птицы гоготали, клевали друг друга, щипали босые ноги двух маленьких девочек, стоявших в сторонке. Сажье подмигнул малышкам и решил рассмешить. Пристроившись за самым противным гусаком, он захлопал руками, как крыльями.

— Ты что это делаешь? — завопил мальчишка. — А ну, вали!

Девчушки смеялись. Сажье загоготал, и тут старый серый гусак развернулся, вытянул шею и злобно зашипел ему прямо в лицо.

— Так тебе и надо, pec, — процедил мальчишка. — Болван долбаный!

Сажье отскочил от удара оранжевого клюва.

— Ты бы получше за ними следил!

— Только малявки боятся гусей, — фыркнул мальчишка и подбоченившись, встал перед Сажье. — Малютка испугался гусяток! Nenon!

— Я и не боюсь, — огрызнулся Сажье и оглянулся на девочек, спрятавшихся за подол матери. — Вот они боятся. Ты бы смотрел, что делаешь.

— А тебе какое дело, а?

— Просто говорю, что надо смотреть.

Мальчишка придвинулся ближе, взмахнул прутом над головой Сажье.

— Это кто меня заставит? Уж не ты ли?

Пастух был на голову выше Сажье, весь в синяках и багровых отметинах гусиных щипков. Сажье попятился на шаг и поднял руку.

— Я говорю, не ты ли меня заставишь? — повторил мальчишка, готовясь к драке.

От слов, конечно, дошло бы до кулаков, если бы пьянчуга, дремавший у стены, не проснулся и не завопил на мальчишек, чтобы убирались и не тревожили добрых людей. Сажье воспользовался случаем и удрал.

Солнце уже выглядывало из-за самых высоких крыш, проливая на улицы полосы света и блестя на подкове, вывешенной над дверью кузницы. Сажье задержался, чтобы заглянуть внутрь. Жар кузнечных мехов ударил ему в лицо еще в дверях.

Вокруг горнов стояли в ожидании несколько мужчин и мальчиков, державших в руках шлемы, щиты и кирасы своих рыцарей. Все это добро требовало починки. Сажье догадался, что кузнец в Шато Комталь по горло завален работой.

Безродного Сажье никто не взял бы даже в ученики, но это не мешало ему в мечтах воображать себя шевалье с собственным гербом. Он попробовал улыбнуться одному-двум пажам его лет, но те, как и следовало ожидать, смотрели сквозь него. Так всегда было и всегда будет.

Сажье отвернулся и ушел.

На рынке большинство торговцев были постоянными и, как правило, занимали привычные места. Запах горячего сапа ударил в нос, едва Сажье вышел на рыночную площадь. Мальчик повертелся у жаровни, на которой жарили оладьи, поворачивая их на раскаленной сковороде. От запаха густого бобового супа и теплого хлеба — mitadenk, испеченного из смеси ячменной и пшеничной муки, у него разгорелся аппетит. Сажье прошел вдоль прилавков, где торговали горшками и ведрами, сукнами, мехами и кожами, местным товаром и более редкостными поясами и кошелями, привезенными из Кордовы и из-за моря, но останавливаться не стал. Замедлил шаг у прилавка, на котором лежали овечьи ножницы и ножи, оттуда перешел в уголок площади, где держали живность. Здесь всегда было множество цыплят и каплунов в деревянных клетках, попадались и насвистывавшие, щебетавшие жаворонки и крапивники. Любимцами Сажье были кролики, сбивавшиеся в сплошной коврик коричневого, черного и белого меха.

Он миновал продавцов зерна и муки, белого мяса, бочонков с пивом и вином и оказался перед лавкой, торгующей травами и чужеземными пряностями. За стойкой стоял купец — Сажье впервые видел такого высокого и такого черного человека. Чужеземец был одет в голубое переливчатое одеяние, блестящий шелковый тюрбан и красные, шитые золотом туфли. Кожа у него была еще темней, чем у цыган, приходивших через горы из Наварры и Арагона. «Должно быть, сарацин», — догадался Сажье, никогда прежде не встречавшийся с этим народом.

Купец разложил свой товар по кругу: казалось, лежит колесо от нарядной телеги, выкрашенное в зеленый и желтый, рыжий и коричневый, красный и охру. Ближе к покупателю лежали розмарин и петрушка, чеснок, лаванда и календула, а на дальней стороне — пряности подороже, такие как кардамон, мускатный орех и шафран. Остальное было незнакомо Сажье, но мальчик уже предвкушал, как расскажет об увиденном бабушке.

Он хотел подойти ближе, чтобы получше все разглядеть, когда сарацин вдруг взревел громовым голосом. Его тяжелая темная рука сцапала за запястье тощую лапку карманника, пытавшегося вытянуть монету из вышитого кошеля, свисавшего с витого алого пояса купца. От тяжелого подзатыльника мальчишка отлетел прямо на проходившую женщину. Та завизжала. Начинала собираться толпа.